Переворот

— Правильно. Кто спорит? Правильно, товарищ Огородников, — согласился Бачурин. — Только настало время создавать по-настоящему организованную, боевую красногвардейскую армию. И Ленин об этом сказал: нужна регулярная революционная армия, без нее Советскую власть не отстоять. Так что вилы придется поменять на винтовку. Теперь вопрос: как в короткий срок подготовить такого бойца, который мог бы обращаться с винтовкой не хуже, чем с вилами? А главное — сознательного бойца. Как? Может, у тебя, товарищ Огородников, есть на это резонный ответ?

Степан хмуро молчал, отвернувшись к окну. Гулко и почти непрерывно хлопала внизу входная дверь. Напротив совдепа, через дорогу, у длинной бревенчатой коновязи — со второго этажа хорошо было видно — стояло несколько оседланных лошадей.

Мимо окон прошла группа бойцов, с красными повязками на рукавах, с винтовками за плечами. Отсюда, от совдепа, начиналась главная улица города — Успенская, имевшая, впрочем, не одно, а два названия: от совдепа до Нардома улица называлась Успенской, а дальше именовалась Большой. Сейчас и по Успенской-Большой, и по улице Льва Толстого, но всему городу, круглосуточно патрулировали усиленные наряды красногвардейцев. Степан проводил взглядом патруль, направлявшийся вверх по Успенской, узнал в одном из бойцов брата и подивился, радуясь в душе, его хорошей выправке — настоящим бойцом становился Павел. Когда патруль скрылся за углом, Огородников повернулся к Бачурину и сказал:

— Ответ может быть только один: не ждать, когда калачи сами на березах вырастут.

— Значит?… — прищурился Бачурин.

— Значит, обучать надо людей.

— Согласен. Вполне с тобой согласен. — Бачурин подошел ближе. — Вот тебе и поручим это важное дело, товарищ Огородников. Будешь отвечать за подготовку боевых кадров для революционной армии. Общая задача ясна?

— Ясна.

— Вот и хорошо, — кивнул Бачурин. — А детали обговорим чуть позже. Подумай, как лучше поставить дело.

— Подумаю. Но прежде чем взяться за обучение, людей надо обуть, одеть.

— Вчера я видел в цейхгаузе тюки обмундирования, — вспомнил Двойных. — Как привезли, так и лежит нераспакованное. Там его на целый полк.

— Белогвардейское, что ли?

— Солдатское, — поправил Бачурин. — Какая разница? Я тоже видел эти запасы. Сапог там нет. Гимнастерок и нижнего белья много, а обувь не завезли… Ладно. Будем искать выход. Найдем! Главное, за эту неделю сформировать отряды, подготовить людей… Вот тебе, товарищ Огородников, сроки: пять дней. Достаточно?

— Пять — значит пять! — И если бы ему сказали не пять а четыре, три или даже два дня, он бы не счел это невозможным, а воспринял как должное и выполнил бы задание беспрекословно и в срок, ибо революция, как он считал, выдвигала свои сроки и свои требования — и он, Степан Огородников, ко всему был готов.

Ночью прошел дождь с грозой. Ударило так, что дрогнули и затрещали бревенчатые стены казармы. Мертвенно-синим светом полоснуло по окнам, послышался звон… Кто-то вскочил, белея исподниками, метнулся к двери.

— Братцы, артиллерия! — истошно завопил. Среди новобранцев началась паника. Кое-как их успокоили, привели в чувство.

Утром Степан Романюта (это в его взводе случилось недоразумение), прохаживаясь перед строем, сердито выговаривал:

— Стыд, позор… Бойцы первого взвода революционной Красной гвардии испугались грозы. Теперь вы понимаете, какую смуту может посеять один паникер? А завтра… — Он круто повернулся на осклизлой от дождя дорожке и зашагал вдоль строя, но, сделав несколько шагов, остановился. — А завтра встретитесь с настоящим противником, и он вам задаст такого грому… Тогда как? Затылки врагу показывать? А ему только этого и надо!..

Взвод стоял в две шеренги. Лица у новобранцев напряженные, растерянные. Гимнастерки, три дня назад полученные в цейхгаузе, еще не обмялись, сидели мешковато, косо и слабо затянутые ремни свисали, как опояски… Романюта поморщился, глядя на это воинство, и коротко приказал:

— Поправить амуницию! Взво-од… — Однако передумал и не подал другой команды. Строй, качнувшись, замер выжидающе. — Зарубите себе на носу, — сказал Романюта. — Вы есть бойцы первого взвода рабоче-крестьянской Красной гвардии и труса играть вам не к лицу! И всякое паникерство будет караться со всей строгостью революционной дисциплины. Поняли?

Шеренги неровно качнулись. И кто-то неуверенно возразил:

— Так то ж спросонья, не разобрав, что к чему… вот и повскакивали.

— А тут ишшо энтот Кержак благим матом завопил, — добавил другой. — Мертвый и то не улежить…

— Разговорчики! — оборвал Романюта. И поискал глазами того, которого называли Кержаком. Невысокий худощавый парень стоял на левом фланге во втором ряду, наклонив голову, и лица его не было видно. — Равняйсь! скомандовал Романюта, не спуская глаз с парня. Тот чуть поднял и повернул голову. — Отставить! Вы что, разучились команды выполнять? Чему вас три дня учили? Равня-яйсь! — еще громче и резче подал команду Романюта и сам тоже подтянулся и задержал дыхание. — Смирно! На-пра…во! Ша-агом…арш!