Чужие пальцы вдруг показались раскалёнными стержнями, с шипением, до самых костей проникшие в плоть. Боль струёй огня ударила через руку в плечо, разлилась по всему телу, густой клокочущей лавой поползла от ног к голове. Взорвалась ослепительной вспышкой, разметав сознание в клочья.
Громов тихо застонал. Пелена схлынула с глаз. Зрение вдруг сделалось до болезненности чётким. На память пришло выражение «ощущать каждую клеточку своего тела». Состояние было именно таким. Полной, невероятной целостности тела и сознания.
Борис Михайлович, прищурясь, наблюдал за происходящими с Громовым переменами. Судя по скупой улыбке, остался ими доволен.
Разжал пальцы, освободив кулак Громова от мёртвого захвата.
— Вот так-то лучше, Гром. Приятно быть самим собой? Или как заново родился?
— Скорее второе.
— И какую ты себя жизнь выбираешь? Сейчас ты можешь принять решение. Хочешь, живи беглым ментом. Хочешь, ползи к своим. Повинись, расскажи сказку, как ты вынужденно внедрился в преступную группу. Возможно, тебя простят и разрешат жить ментом. У тебя это неплохо получалось. Или рвани в Индию, как Рерих. Ты же об этом мечтал?
— Откуда знаете? — сорвалось у Громова.
— Глупый вопрос. Стал бы я с тобой возиться, если бы не знал то, в чем ты сам себе боишься признаться. Кстати, насчёт предгорьев Гималаев я тебя поддерживаю. Бывал там, фантастической красоты места. — Он понизил голос. — Ира ждёт тебя в Шереметьево. Документы у неё. Рейс на Дели вылетает в семнадцать часов. Ещё успеешь.
— А при чём тут Ирина?
Борис Михайлович усмехнулся.
— Чисто для конспирации. Пара влюблённых в турпоездке. Согласись, не так подозрительно, как один обоссавшийся пудель.
Громов едва сдержался, чтобы кулаком не стереть ухмылочку с губ Бориса Михайловича.
А он, словно дразня, приблизился.
— Ира бросит тебя в Дели. Не столько по заданию, сколько из личных соображений. Слабаки ей не интересны как бабе. А брать с тебя больше нечего. Беглый мент в ашраме[72]
! Нет, об такого даже ноги вытереть не интересно.— Зачем такие расходы? Документы, машины, билет до Дели… Одной пули хватит, чтобы закрыть проблему.
Борис Михайлович тяжело вздохнул. Поверх головы Громова посмотрел на Останкинскую башню.
— Володя, ты хочешь поставить на кон самого себя и попытаться выиграть?
— Что выиграть?
— Новый мир. Для себя и тех, кого ты захочешь в него ввести.
Громов внимательно посмотрел в глаза Борису Михайловичу, ища признаки безумия.
— Гром, тот человек, которого мы убили, он побоялся поставить на кон все. Поэтому выбыл из игры. У него были все козыри на руках, а он испугался. Что, меня, кстати, не удивило. Зажрались они. Даже самым пламенным патриотам есть что терять. А нам с тобой терять нечего. В этом мире мы — мертвецы.
Борис Михайлович бросил взгляд на часы.
— У-у-у! Меня уже ждут.
Он открыл дверцу и выпрыгнул наружу. Указал на башню.
— Мне туда. Ты со мной или остаёшься?
Огнепоклонник
Хартман подошёл к милиционеру, сторожившему турникет на проходной. Протянул раскрытое служебное удостоверение.
— Володя, своё тоже достань, — бросил он через плечо Громову.
Громов, спохватившись, полез в нагрудный карман.
Хартман поднял удостоверение на уровень глаз милиционера. Впился взглядом в блуждающие зрачки.
— Почему не усилили охрану? Не знаете, что в городе творится?
— Я не…
Взгляд милиционера соскользнул с удостоверения, встретился с глазами Хартмана.
На долю секунды зрачки расширились так, что до краёв залили чернотой радужную оболочку глаз.
Милиционер сморгнул.
— Проходите.
— Ты нас не видел, — мёртвым голосом гипнотизёра произнёс Хартман.
— Да, — обморочно кивнул милиционер.
Волкодав
Борис Михайлович придержал дверь, пока Громов переступал через порог.
— Ну как тебе вид? Чем не Гималаи?
Башня серой громадиной круто уходила в небо. С такого расстояния и под таким ракурсом она действительно казалась горой.
У Громова обмерло сердце и чуть закружилась голова, когда он попробовал провести взглядом до самого кончика башни.
— Правильно сделал, что остался. Я, честно говоря, не знаю, какими мотивами ты руководствовался, но, обещаю, скучно не будет.
— Уже сутки веселюсь, — по привычке огрызнулся Громов.
И тут до него вдруг окончательно дошло, что значит остаться самим собой и отрубить прошлое. Полная свобода. Ощущение невесомости и прилив сил, словно взмыл в небо на крыльях.
— Ты на башне бывал? — спросил Борис Михайлович.
— Был один раз. Ещё школьником.
— Это не считается. Пойдём, Гром, посмотрим на помойку с высоты трёхсот метров. — Он указал пальцем на стеклянный цилиндр технического центра. — Идеальное место. Никто не додумается нас там искать.
Он первым пошёл по дорожке к пандусу фундамента башни.
С каждым шагом Громову казалось, что башня все больше и больше заваливается на него. Исполинская скала из бетона застила собой небо. От серой громадины, нависшей прямо над головой, на душе сделалось страшно, тревожно и почему-то радостно, словно перед грозой.