Переворот (сборник)

Артиллерист пожал плечами. Ирония капитана задевала, но не убеждала.

— Почему-то раньше такой вопрос не возникал. Я, в конце концов, вам придан. Ставьте задачи, выполню.

— Резонно, — согласился Курков. — Так вот, ставлю задачу. Ориентиры знаете?

— Так точно.

— Ориентир первый, влево двадцать. Что там у нас?

— Лощинка. Точнее, небольшая балка. Или еще точнее, овражек.

— Надо его пристрелять на всякий случай.

— Проще балочку заминировать, — предложил Лоза, стоявший рядом. — Набросать погремушек…

— Отставить! — отрезал капитан. — Вы же знаете, есть запрет на минирование местности. Здесь не наша земля. Он повернулся к артиллеристу.

— Погляжу на вас, ребята, — ну прямо мафия какая. Все, что здесь до меня сложилось, уже и не тронь. А сложилось плохо.

— Нужна перестройка, — заметил Лоза скромно.

Капитан метнул на него острый взгляд. Но ничего не ответил.

— Пристреляйте лощинку, — сказал он артиллеристу. — Переносом от репера…

Когда офицеры проходили мимо волейбольной площадки, Курков остановился. Посмотрел на крепко врытые столбы, на туго натянутую сетку. Зозуля ревниво наблюдал за ротным. Прапорщик был заядлым волейболистом, и площадка возникла в основном благодаря его немалым стараниям.

Похлопав ладонью по столбу, капитан огляделся по сторонам.

— Площадку отсюда перенести, — приказал он. И указал рукой вниз, к старому кладбищу. — Вон туда.

Прапорщик недовольно подумал, что работа предстоит большая и, ко всему, зряшная. Один раз они уже возились с этой площадкой, ровняя хребтину скального выхода, ребром прорвавшегося из недр горы. Потом засыпали неровности битым кирпичом и глиной. Утаптывали и трамбовали. И вот теперь все начинать сначала. Главное — для чего? Но недовольства Зозуля не выказал. Знал — все равно делать придется.

Зато Лоза не сдержался, возразил:

— Может, не стоит переносить? Сколько труда пропадет…

— Перенести, — повторил капитан спокойно, но жестко.

— Какой резон?

— Здесь не волейбольную площадку надо было разместить, а наблюдательный пункт. Чтобы приглядывать за нашей заставой. Насколько я понял, в волейбол приходят играть и парни из кишлака. Так?

— Приходят, — сказал Зозуля.

— Значит, каждый имеет возможность видеть отсюда всю систему охраны объекта. Как на ладони.

— Мы знаем кишлачных, — доложил Лоза. — Почему им не доверять?

— Детский разговор, — сухо, всем видом показывая нежелание обсуждать вопрос, сказал капитан. — У себя в Союзе мы тоже не афишируем среди населения системы охраны объектов. А ведь там мы дома…

9

— Вечером выходим, — предупредил Роджерс партнеров. — Еще раз проверьте оружие.

Наемники только что закончили обед и пребывали в блаженном состоянии сытости. Поскольку в это время хозяева оставляли их одних, они могли спокойно поговорить о своих делах наедине. С утра Мертвоголовый, переодевшись в крестьянскую одежду, выходил с моджахедами в разведку. В пути им встретились две боевые машины с советскими солдатами. Боевики посторонились, пропуская их. У Мертвоголового зачесались руки от желания пустить в угон русским машинам гранату, но строгий запрет Роджерса сработал, и немец остался мирным пуштунским обывателем. Теперь Курт делился с приятелями впечатлениями.

— У меня ощущение, что все пройдет гладко, — говорил он. — Я хорошо разглядел этих вояк. Двух, — он протянул руку к Леблану, держа средний и указательный пальцы вилкой, — вот на таком расстоянии. От тебя до меня. Клянусь, если бы не наше дело, я бы их положил. Разом. Пикнуть не успели бы. Щенки…

Неожиданно Мертвоголовый разъярился. Темная злоба всколыхнулась на дне души и поднялась вверх, наполняя сознание черной желчью.

— Я бы их, сынов собачьих…

— Внуков, — сказал Леблан.

— Что? — спросил Мертвоголовый. Реплика сбила его своей неожиданностью. — Какие внуки?

— Ты собирался воздать сторицей этим русским за отца? — спросил Леблан. — Вот и воздашь. Только не тем, кто имел дело с твоим фатером, а их внукам. И пепел Клааса не будет больше стучать в твою грудь.

— Воздать я воздам, но действительно жаль, что это будут другие. Уж очень мне понравились эти двое. Особенно первый. Глупый Иван.

— Они сами говорят иначе: Иван-дурак.

— Иван-дурак? Так даже лучше, — одобрил Мертвоголовый. — Я всегда буду помнить эту рожу. Круглая, как по циркулю, и рыжая. Весь нос в пятнах. Будто мухи обсидели.

Роджерс едва сдерживал раздражение. Очень хотелось сказать Мертвоголовому так, чтобы задеть за живое: «Послушай, парень! Ты спешишь ошибиться, как уже ошиблись твой отеци дядя. Они кричали „Хайль Гитлер!“ и этих круглолицых, скуластых и курносых считали за беспомощных дураков. Каждый немец, лихой и ловкий, готов был взять на себя таких по два. А что вышло, не мне рассказывать». Но Роджерс не мог позволить себе произнести такие слова. Вояка до мозга костей, он в напряженные минуты умел быть и дипломатом.

— Курт, — сказал Роджерс, сдерживая порыв злости, — оставь эту тему. До лучших времен. Боюсь, Иван-дурак отвлечет тебя от более серьезных дел. Я уже жалею, что позволил тебе выйти на дорогу.