Перезагрузка

– Вадик никогда не поднимет на меня руку, – уверенно произнесла Милена. – Он, в сущности, неплохой парень.

– Ты только что утверждала, что все креаторы – сдвинутые по фазе сволочи.

– Хватит! – Милена махнула рукой. – Не буду я с тобой разговаривать. Довольно с меня.

Она отвернулась и пошла по улице, гордо подняв голову.

– Подожди, Мила! Я тебя подвезу до дома!

Милена не обернулась.

* * *

По логике вещей, Милена должна была сидеть и плакать. Или лежать и плакать. Или бродить по квартире и плакать, плакать, плакать, журчать, как осенний ручеек. Но она не делала этого. Не было у нее слез.

Она ворошила в голове те события, что произошли с ней за последние дни, поворачивала их так и эдак. Пыталась найти в них хоть что-то хорошее. И, конечно же, нашла – выкопала позитивное зерно из кучи негативного навоза. Ее методика сработала снова – если факты настолько плохи, господа, то дадим им хотя бы оптимистическую интерпретацию.

Положительное в ее ситуации то, что теперь она свободна. Да, свободна – такое слово подходит лучше всего. Свободна от креаторов, и… от Игоря. Игорь поработил ее – пожалуй даже не сам он, а идеальный его образ, вылепленный в памяти ею самой. Она погрузила себя в болезнь, и чтобы выздороветь, ей нужно было именно это – увидеть его живым и вспомнить, каков он на самом деле. Романтическая шелуха слетела с порядком запылившегося идеала, Игорь Маслов предстал в своем истинном виде. Предстал… Это было больно. Но это закончилось. Как и положено, кризис сменился катарсисом. Она снова здорова.

Когда-то Гошка был другим. О том, прежнем, Гоше забывать не стоит, будем хранить в памяти светлые воспоминания о нем, но приходится констатировать, что он все-таки умер. Гошка был куколкой, из которой вылупилось новое существо – тварь под названием креатор. Тварь, осуществляющая убийство в качестве одной из основных своих жизненных функций.

Еще один факт, который нужно переварить – Иштархаддон оказался не самостоятельной личностью, а всего лишь половинкой Игоря, его темной стороной. Что ж, все логично. Выходит, Игорь всегда таскал эту дрянь в своей подкорке и нужен был только толчок, чтобы реализовать скрытую доселе сущность холодного убийцы.

Бог с ним, с Игорем. Главное – теперь она свободна. Она может делать то, что ей хочется. То, что считает нужным.

Мила подошла к компьютеру и решительно сдернула одеяло с монитора. Она уже никого не боится. Да и некого теперь бояться. Как ни противно, но придется признать, что Игорь сделал для нее доброе дело, отправив на тот свет двух подонков – Алекса и Костяна. Доброе дело? Да какое уж доброе – выгодное для нее, Милены, пожалуй, лучше сказать так. Ну и черт с ним, пусть выгодное, главное, что дело сделано, и лучше забыть о нем навсегда.

Забыть? – думала Мила, включая компьютер, ну уж черта с два, никогда не забуду такого, и не дай Бог забыть. Нужно записать все это. Включить редактор, и наконец-то позволить себе работу на компьютере, с наслаждением пробежаться пальцами по клавишам, выплеснуть эмоции, выразить в строчках и предложениях все то, что накопилось на душе, прочесть на экране, поправить, отредактировать, превратить поток мыслей в художественное слово. В дневник. Нет, пожалуй, в рассказ. Или даже в повесть – многовато здесь материала для рассказа. А может, и в роман. Роман – пока для самой себя, для внутреннего пользования, не на продажу. Не будем спешить – книгу нужно как следует обдумать, переписать сто раз, вдохнуть жизнь в каждую буковку, пусть это даже займет много лет, но если это будет сделано действительно хорошо, если там поселятся не персонажи, а живые люди, то весь мир заплачет вместе с ней, Миленой…

Заплачет… Засмеется… Как достичь этого? Как совершить чудо – перевести эмоции, раздирающие душу, в слова? Трансформировать многомерный мир чувств в двухмерную плоскость черно-белого текста?

Мила медленно продиралась сквозь колючую проволоку строчек, мучительно выстраивала уродцы-абзацы и стирала их с остервенением, кляла себя за бездарность, и все же стучала пальцами по клавишам, не в силах оторваться от компьютера. Экран притягивал ее как магнит. За несколько лихорадочных, тифозных часов она написала пять страниц, и только чувство голода заставило выйти ее из транса, осознать, что она не спит, не умерла, что боль, которую она исторгла из себя, материализовала, переработала в слова, начинает оставлять ее, уходит из души.

– Я лечусь! – громко сказала Мила. – Может быть, то, что я напишу, окажется абсолютной дрянью. Это не имеет значения – потому что процесс, которым я сейчас занимаюсь, сродни рвоте. Я выблевываю всю отраву, что переполняет меня, и мне становится легче. Надеюсь, что никто и никогда этого не прочитает. Это не литература, господа. Это медицинская процедура.

Она боялась перечитать заново то, что написала. И, само собой, начала перечитывать немедленно – влекомая любопытством, сладким замиранием сердца в ожидании ужасного, отвратительного, а также с самолюбованием, смешанным с надеждой – а вдруг хоть пара мыслей из написанного окажется действительно талантливой?