Пережить зиму в Стокгольме

В то время мать была еще жива. Когда он отказался прервать курс лекций и вернуться домой, несмотря на то что начиналась война, она купила билет на чартерный рейс и прилетела к нему. В самолете она по радио услышала, что советские танки этим утром окружили здание радиостанции в Риге. Сразу после этого пилот сообщил, что переговоры Лоренса Иглебургера в Багдаде завершились неудачей. Распространялось апокалиптическое настроение. Казалось, весь мир балансирует на острие ножа. Самолет «Эль-Аль» был забит до отказа, остальные компании рейсы отменили. В Иерусалиме их встретили шведские журналисты, у нее тоже взяли короткое интервью. Она собиралась сказать, что солидарна с обоими отверженными народами — палестинским и израильским. Но они увидели по телевизору, как бородатый Ясир Арафат целует Саддама Хуссейна: палестинцам нужны были иракские ракеты. Высказавшись перед камерами журналистов, она забеспокоилась, вспомнив о матери. Она, конечно, не сказала ей о своей поездке — а тут, возможно, ее покажут по шведскому телевидению из Израиля. Она сидела одна в квартире и пыталась заставить себя позвонить матери. Несколько раз даже поднимала трубку, но потом клала обратно. Ее пальцы так онемели, что она не могла набрать номер. Сейчас война грозила ей только одной неприятностью: мама может на нее рассердиться. Эта мысль парализовывала ее. Она пробовала пить виски, и к тому моменту, когда пальцы начали слушаться, она уже была окутана мягкой дымкой алкоголя, и голос был мягок. Телефонный разговор прошел именно так, как она боялась. Нет, даже хуже. Мать напала на нее так рьяно, что она порадовалась, что успела выпить. Все, что числилось за ней в жизни — поступки, мнения, решения, — низводилось матерью до смехотворной попытки тщеславного человека сделать себя более значительным. Ее уступки Якобу были смешны, а самомнение — удушающе. Она чувствовала страх матери — птица с распростертыми крыльями, потеряв голову от ужаса, билась о твердое стекло. Она пыталась возражать — в Израиле сейчас полно шведов, журналистов, которые делают свою работу так же, как Якоб делает свою, и их матери над ними не издеваются. Мать отвечала насмешками. Ее дочь — послушная марионетка в руках мужа, который, разумеется, без труда убедил ее поехать. Мама, мягко говорила она, я сама так захотела. Она пыталась то шутить, то говорить серьезно и следила, чтобы тон был вежливый, но сердце колотилось, потому что уменьшить страх на том конце провода не получалось. К концу беседа приняла совсем ужасный поворот: мать не пощадила и евреев и заявила, что так им и надо, если Саддам Хуссейн задушит их газами. Посреди теплого опьянения ее прямо мороз пробрал по коже. И это говорит ее мать? Она понимала, что страх выел душу. Противоположность любви — не равнодушие и не ненависть, а страх. Разоблачая ничтожество дочери, мать тем самым разоблачала и собственную душу. В конце концов она устала оправдываться. Пару раз она перебивала мать, чтобы сказать, что Бог простирает свою длань и над седой головой матери тоже. Бог? Мать фыркнула, что она разговаривает штампами. В конце она закричала, что не удивится, если ее дочь отравится газом в Израиле. ОК, сказала дочь не без облегчения. Если хочешь узнать мой телефонный номер, пока я еще жива, я тебе скажу. Но та не захотела.

ЭПИЛОГ

Она посидела у телефона. Возможно, поездка уже была не зря, раз выяснилось, что то, что мать называла любовью, было всего лишь вот это. Хотя можно было понять уже давно, что мать ни капли ее не уважает. В конце разговора был момент, который стоило запомнить. До того, как положить трубку, мать сменила тон — прошлой ночью ей приснилось, что отец ее дочерей лежал в постели рядом с ней. Они не занимались любовью, ничего такого, он просто лежал и обнимал ее. Они простили друг друга. Хотя его уже не было в живых, они помирились. Ее голос звучал странно. Дочь у телефона беззвучно возблагодарила Бога. В том, что сон был послан свыше, она не сомневалась.

Три