Пережить зиму в Стокгольме

Однажды, навещая отца, она сказала, что не сможет прийти на следующей неделе в обычное время, так как к ней в Стокгольм приезжает мать. Отец разволновался. Во что бы то ни стало, сказал он, он должен встретиться со своей первой женой. Они не виделись уже лет десять. С необычным для него упрямством и волнением он настаивал на встрече любой ценой. В принципе, встречу можно было бы организовать: его нынешняя супруга, у которой непременно нашлась бы куча возражений, в то время как раз была за границей. Отец не раз говорил дочери о своих угрызениях совести по поводу ее матери. Дочь каждый раз отвечала, мол, не надо так терзаться, они с матерью оба виноваты в том, что брак распался, и прошло уже так много лет после развода, целая жизнь. Сейчас нет никаких причин упрекать себя, сказала она. Но отец не сдавался, ему надо было увидеть мать. Похоже, дело было не в угрызениях совести. Дочь колебалась, она не была уверена, захочет ли мать видеться с ним после всего. Но, как она поняла, речь шла о единственной и последней встрече. Отец уже почти не мог ходить и большую часть времени проводил в инвалидной коляске. Но он просил медсестер отвозить его к телефону и звонил каждый день с нарастающим нетерпением. Она обещала поговорить с матерью о встрече, как только та прилетит в Стокгольм. Но перед самым ее прилетом он позвонил опять и сказал, что решил приехать к ней на больничной машине, чтобы дождаться там матери. Но, папа, — сказала она, — я хотела сначала спросить у мамы, как она к этому отнесется. Она не знала, как мать отреагирует. В последнее время, когда заходила речь об отце, она отзывалась о нем все еще очень зло. Ей не хотелось ранить отца подобными впечатлениями. Но тот все продолжал звонить. Это было так на него непохоже, что она поняла, как много значит для него эта встреча. За ужином она сказала матери, не без трепета: отец хочет увидеться с тобой. Мать застыла с поднятой вилкой, потом опустила ее. Знаю, спокойно сказала она. И знала это все эти годы. Я ждала удобного случая. Дочь онемела от удивления. Эти двое за десять лет не обменялись ни единым словом, но каким-то образом сговорились о встрече. Она спросила, не отвезти ли ее в больницу, чтобы не напрягать отца с больничной машиной. Конечно, — сказала мать и вышла в холл. Пока она обувалась и надевала пальто и берет, дочь позвонила в больницу и попросила сестру снова подвезти отца к телефону. Мы приедем через полчаса, сказала она ему. Слава богу, ответил отец с явным облегчением. В семь часов вечера они поднимались в больничном лифте. Мать молчала. Дочь все никак не могла оправиться от изумления. Это было похоже на сон. В отделении было безлюдно и тихо. Ваш отец в гостиной, сказал проходивший санитар. Мать осталась ждать, а дочь поспешила туда. В гостиной у включенного на полную громкость телевизора собрались пациенты в инвалидных колясках. Отец сидел у двери. Она положила руку ему на плечо. Мама приехала, сказала она. Отец просиял. Это было как чудесное исцеление. Никакой коляски, ни в коем случае. Он пойдет сам. Показал на костыли. Преодолев коридор — с одной стороны костыль, с другой дочь, — он остановился, тяжело дыша, и вовсе не от напряжения. Потом они пошли навстречу друг другу, мать в светлом поплиновом пальто и берете набекрень, отец в дырявых тапочках, растянутом свитере, седой и сгорбленный. Все выглядело нереальным. Родители молча обнялись. Единственное место, где они могли посидеть, было у лифта, там стояло два кресла и столик с переполненной пепельницей. Дочь усадила отца в кресло и побежала искать себе стул. Пока они ехали сюда в машине, она молилась про себя, чтобы мать не наговорила отцу колкостей своим особым ядовитым тоном. Но она зря волновалась. Родители сидели молча, разглядывая друг друга. Затем отец поднял руку, провел по волосам. Прости меня, сказал он. Я так плохо теперь говорю, это после инсульта. Он действительно говорил с трудом. Мать ответила: это неважно, я и сама состарилась. Отец возразил: ты не изменилась, все такая же красивая. Мать: ты тоже. Они замолчали. Они говорили правду, оба были очень красивые. Отец сказал: мы можем гордиться нашими дочерьми. Мать: да, действительно. Отец: хорошо, что мы их народили. Мать, с нажимом: это было лучшее, что мы сделали. Время от времени приезжал лифт, посетители приходили и уходили. Отец назвал кого-то из прежних знакомых, помнит ли она его? Да, она его помнила и тоже хотела рассказать ему о нем. Отец внимательно слушал. Подошла молодая рыжеволосая медсестра, спросила, не пора ли отцу спать. Тот сделал возражающий жест: скоро пойду, еще немного. Откашлялся и стал рассказывать историю про своего отца. И тут же стал путаться. Мать его поправляла. Она сразу поняла, что это будет за история, она ее уже слышала. Она хорошо знала его отца и помнила этот случай. Когда он закончил, оба рассмеялись. Глаза у отца были голубые-голубые. Он не отводил от матери глаз ни на секунду. Дочь достала сигарету, отец тоже попросил, она дала ему прикурить и сидела молча. В юности она всегда боялась, когда родители разговаривали между собой, всегда была начеку, готовая вмешаться, отвлечь, разнять. А теперь в этом уже не было необходимости. Отец спросил еще о родственниках. Как ее брат и сестра? Еще живы, сказала мать и добавила: они всегда тебя очень любили, я могу передать им привет, если хочешь. Отец кивнул. Внуки? Да, он с ними встречается, правда, некоторые не навещали его уже давным-давно, но он их помнит. Вскоре снова пришла рыжая медсестра, уже с коляской, и тогда мать сказала, что им, наверное, пора. Наверное, сказал отец. Меня долго укладывать, а девочке скоро уходить. Сестра помогла отцу подняться. Снова мать и отец стояли лицом к лицу. Было приятно тебя повидать, — сказала мать. Он поднял руку и погладил ее по щеке. Спасибо, что зашла. Похлопал ее по плечу, вышло немного неуклюже. Вся встреча заняла минут двадцать, самое большое — полчаса. Сестра увезла отца, и они исчезли за поворотом коридора. Они собрались уходить, но тут дочь обнаружила, что забыла, где оставила пальто. Она оставила мать дожидаться, а сама сбегала в гостиную — но там его не было. Взволнованная пережитыми впечатлениями, она никак не могла вспомнить, заходила ли в палату отца, но поспешила туда. Отец сидел на высокой кровати, сгорбившись, в белой майке, очень худой. Рыжая сестра сидела перед ним на корточках и стаскивала с него брюки. Лицо отца было мокро от слез. Он плакал беззвучно и безудержно, будто сердце вот-вот разорвется. Дочь обняла его. Ее пальто и тут не было видно. Оно нашлось за креслом у лифта. Мать стояла у окна спиной ко всем. Она плотно застегнула пальто, берет сидел на три четверти. Спина была немощной и согнутой. Пойдем? — спросила дочь. Мать, помедлив, кивнула и высморкалась. Они молча спустились в лифте и по дороге домой почти не говорили. С этого дня она больше не злилась на отца. Иногда она говорила, что надеется, что ему довелось испытать любовь со своей новой женой. Сама она не могла дать ему той любви, которая была ему нужна и которую он заслуживал, сказала она без горечи. В ту ночь, когда она звонила матери из Иерусалима, умерший вошел в ее комнату и лег к ней в постель. Он ее обнимал, как будто хотел передать ей силу. Отец тоже стал спокойнее после последней встречи с матерью. Что-то наладилось между ними, что-то получило завершение.