Читаем Пережитое полностью

Скучно. Долгими часами сидим на подушках, в кают-компании и пьем из маленьких чашечек бесконечный японский чай. Кумагай сан курит, поминутно набивая крошечную железную трубку на длинном мундштуке волокнистым желтым табаком. Трубка вмещает две-три потяжки и ему приходится все время либо вытрясать из нее пепел, либо набивать ее свежим табаком - беспокойное занятие!

Затихло море не надолго. Мы, очевидно, вступили в полосу тайфунов. Вечером на западе появилась огромная черная туча. Опять началась качка. На этой почве было много комичных эпизодов. Хочешь сесть на подушку и попадаешь прямо на пол, сидишь по-турецки на циновке с вилкой в руке, нацелишься на кусок "марморы" и вдруг в таком положении скользишь по циновке в противоположный угол, пока волна не подымет шхуну в обратном направлении, и тогда тем же порядком скользишь обратно. Чтобы выпить чашку чаю, нужен изрядный жонглерский талант.

Последний тайфун застал нас уже в Лаперузовом проливе - между южной оконечностью острова Сахалина и северным островом Японии - Хоккайдо. Мы мчались в черном проливе и мне было страшно, что мы можем разбиться о берега. Я почему-то пришел к убеждению, что нам суждено погибнуть. И эта мысль странным образом успокоила меня - спастись всё равно невозможно. С этой мыслью я заснул и утром проснулся, действительно, в другом мире.

Меня разбудили тишина и солнце. В борта тихо и ласково плескалась волна, яркий луч солнца забрался в мой ящик. Я отодвинул дощечку, закрывавшую снаружи мое окно, и вскрикнул от восхищения: прямо передо мной, из-за бледно-голубого берега, поднималось солнце.

Это были уже японские берега - Япония для меня оказалась, действительно, "страной восходящего солнца". То был длинный холмистый берег первого японского острова Хоккайдо.

Мы плыли среди ласкового голубого Японского моря, слева поднималось солнце из-за призрачных очертаний северного японского острова, справа, как чудо, прямо из воды, как сахарная голова, поднимался остроконечный остров Рисири, который за свое сходство с Фудзи-ямой называется "Фудзи-яма Хоккайдо".

Позади как будто остались все невзгоды; мы приближались к Японии, возвращались к обычным условиям культурной жизни, к возможности уже без труда добраться до родных, милых сердцу мест. Но море не хотело нас отпустить, не напомнив о своей власти. Два сплошных дня ветер был встречный, он заставлял шхуну лавировать, почти не пуская на юг.

Утром с трудом выбрался на корму. Буря бушевала и поднимала горы воды. Ночью капитан решил изменить направление - мы шли теперь в Отару, так как в Ниигату нас не пускал ветер.

17. ИЗ ЯПОНИИ ВОКРУГ СВЕТА ВО ФРАНЦИЮ

Отару был конечным пунктом путешествия нашей шкуны. Нас беспрепятственно выпустили на берег, даже не спросив каких-либо документов и только заставили выбросить в море оленьи шкуры, на которых мы спали в тайге по дороге из Якутска в Охотск и на шхуне.

Первое, что я сделал, это отправился на телеграф, чтобы сдать телеграмму домой в Москву. С большим трудом вывел на телеграфном бланке - он был из тонкой шелковой бумаги и писать на нем надо было кисточкой - адрес и одно лишь слово: "Б а н з а й". Мое обещание отцу было выполнено.

В Токио мы с Мурашкой расстались. Он поехал прямо во Владивосток (позднее он благополучно добрался до Москвы и был частым гостем у моей матери, которой подробно рассказывал о всём, нами пережитом), а я остался в Японии. Я обещал отцу дать возможность моей матери некоторое время отдохнуть от моих приключений и поэтому должен был некоторое время прожить заграницей.

В Японии я пробыл целый месяц и проехал ее всю - с севера на юг. Из Нагасаки проехал в Шанхай.

В Шанхае я купил билет на японский пароход "Инаба мару" - самый дешевый до Марселя, во Франции. А затем началось мое плавание вокруг света, во время которого я увидал новые чудеса, новые страны: Гонконг, Сингапур возле самого экватора, Пенанг на Малайском полуострове, Коломбо на острове Цейлоне, посетил знаменитый ботанический сад Пераденнию и главный город Цейлона - Кэнди, где полюбовался на оттиск чудовищных размеров ступни самого Будды, пересек Индийский океан, проехал через Красное море мимо раскаленных песков Аравии, Суэцкий канал - и вот уже Европа, Средиземное море, Сцилла и Харибда, Этна - и Марсель.

Миллионы людей проделали этот волшебный путь и, вероятно, никто из них не забыл его. Не забыл его до сих пор и я.

Из полученных мною в Японии новостей и писем я знал, что Фондаминские находятся в Париже. Туда сейчас я и стремился. Тайно надеялся, что они приедут встречать меня в Марсель. - расстояние из Парижа в Марсель мне теперь казалось пустяковым.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 мифов о 1941 годе
10 мифов о 1941 годе

Трагедия 1941 года стала главным козырем «либеральных» ревизионистов, профессиональных обличителей и осквернителей советского прошлого, которые ради достижения своих целей не брезгуют ничем — ни подтасовками, ни передергиванием фактов, ни прямой ложью: в их «сенсационных» сочинениях события сознательно искажаются, потери завышаются многократно, слухи и сплетни выдаются за истину в последней инстанции, антисоветские мифы плодятся, как навозные мухи в выгребной яме…Эта книга — лучшее противоядие от «либеральной» лжи. Ведущий отечественный историк, автор бестселлеров «Берия — лучший менеджер XX века» и «Зачем убили Сталина?», не только опровергает самые злобные и бесстыжие антисоветские мифы, не только выводит на чистую воду кликуш и клеветников, но и предлагает собственную убедительную версию причин и обстоятельств трагедии 1941 года.

Сергей Кремлёв

Публицистика / История / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное