Пережитое

Постепенно он стал ходить к нам все реже и реже. Эльбрус пошел к нему узнать, в чем дело, и выяснил грустную историю: Толя связался с какой-то отвратительной уличной девкой, безумно влюбился в нее или просто искал забвения, одел ее как куколку, тратил на нее бешеные деньги. Ему было стыдно и неприятно приводить ее в наш дом и даже рассказывать о своей новой жизни. Вот он и скрылся. Сколько Эльбрус и Василий Степанович ни уговаривали его оставить эту девицу, ничего не получалось. Он становился все более угрюмым, нелюдимым и далеким от нас. Развязка наступила быстро. В какой-то, как принято говорить, один прекрасный день Толя прислал мне письмо с просьбой прийти к нему. Почувствовав недоброе, я пошла. Застала его одного в кресле. Он не видел на один глаз, не мог двигать одной рукой, с трудом говорил. Ясно было, что он очень болен. Гали, его девицы, не оказалось дома, а когда она пришла, то не обращала на него никакого внимания. Я уложила его в постель. Эльбрус вызвал врачей, которые сказали, что у него запущенный рак, затронувший мозг, что ему грозит полная слепота и паралич. Увы! эти предсказания сбылись. Через несколько дней он полностью потерял сознание и зрение, а вскоре начались страшные пролежни. Галя вовсе его бросила. Пришлось нанять сиделку. Через три недели после моего посещения он умер от общего заражения крови на почве пролежней. Это случилось в 1946 году. Галя, истерически рыдавшая над его гробом, быстро успокоилась, завладела его квартирой, имуществом, обзавелась мужем. Так на моих глазах не стало чудесной семьи Шпиров. С Толей можно было говорить обо всем — он все понимал и никому никогда не проболтался бы. Но появление Гали изменило наши отношения.

Другой друг Эльбруса, Василий Степанович Резников, тоже был своеобразным человеком. В нем сохранялось что-то от несуразных героев Чехова, Куприна и даже Лескова. Не очень молодой уже, одинокий человек, оставленный горячо любимой женой, он вел себя всегда степенно, даже важно, медлительно, скрывая за этим свою неприкаянность, застенчивость, одиночество. Одно время он очень привязался к нашей семье, часто посещал нас, увлекся Лешей, относился к нему с удивительной нежностью. Я познакомила его с Сергиевскими, он стал бывать и у них, вскоре влюбился в Женечку и по-рыцарски ухаживал за нею до конца своих дней. Василий Степанович очень критично подходил к нашей тогдашней действительности, шипел и ворчал на все, что происходило вокруг, не всегда считаясь с аудиторией, так что приходилось его то и дело одергивать. Он был неплохим художником весьма реалистического склада, что не мешало ему работать вместе с моим леваком Эльбрусом, которому, чтобы добывать работу, приходилось отказываться от своих вкусов и постепенно обращаться в реализм. Василий Степанович сопровождал нас всю последующую жизнь до самой своей смерти в начале семидесятых годов.

К кругу друзей Эльбруса принадлежали Сергей Михайлович Чехов, внучатый племянник А.П.Чехова, и его милейшая жена Валя. Сергей Михайлович тоже был художником, не особенно талантливым реалистом и по-человечески не очень интересным. Что-то в нем напоминало персонаж знаменитого сочинения его дяди «Человек в футляре». Аккуратный до педантизма, скуповатый, расчетливый и трусоватый, в отличие от Василия Степановича, он вместе с тем сохранял какую-то глубокую внутреннюю порядочность, мирившую с его недостатками, которые также искупались очарованием его жены Вали, хотя и обожавшей его и во всем ему подчинявшейся, но умевшей при этом как-то сглаживать и смягчать его неприятные черты. С их сыном, Сережей, своим ровесником, Леша одно время очень дружил. В дальнейшем Сергей стал хорошим художником-монументалистом, но умер очень рано, в тридцать лет, от сердечного приступа, ненадолго пережив отца и оставив в одиночестве бедную Валю. Правда, в ту пору до этого еще было далеко. С Чеховыми мы встречались не очень часто. Однако после смерти Толи каждый год собирались в день его кончины, поминали его — все его очень любили.