Пережитое

К тому времени произошел уже резкий крен молодежи в сторону гуманитарного образования. Если долгие годы предпочтение отдавалось техническим вузам, потом физике, химии, математике, теперь все перевернулось. Тогда казалось, будто главной причиной этого поворота было плохо поставленное школьное образование, вызванное скороспелой его реформой в конце семидесятых годов и дававшее мало шансов выдержать экзамены по математике и физике без помощи репетитора, что для большинства оставалось недоступно. Казалось, что по истории и языку экзамен выдержать легче, хотя дело обстояло не всегда именно так. Но теперь, через десять лет, я думаю, что этот крен в сторону гуманитарного знания объяснялся не только этим. В нем обозначилось какое-то предвестие тех перемен, которые нас ожидали, стремление некоторой части молодежи понять тайны прошлого, увидеть те пути, по которым развивалась наша история, что-то переосмыслить, пересмотреть. Что касается Мити, то он хотел идти на истфак главным образом потому, что имел склонность к гуманитарным наукам, много читал, с детства писал рассказы и повести. Не без моего вольного или невольного влияния у него появился вкус к истории, к источнику, к исторической литературе. Когда он был маленьким, я читала ему исторические повести и романы, а когда он стал читать сам, то подбирала ему сначала литературные произведения, а потом и научно-популярные книги по истории. Думаю, что все это в конечном счете способствовало тому, что он превратился в историка по призванию, в 1980 году поступив на истфак МГУ.

Как раз в то время, когда начались экзамены в университет, я возвращалась с Конгресса исторических наук в Бухаресте. Эльбрус встретил меня на вокзале. Я не видела его всего десять дней и поразилась его плохому виду. Он весь был какой-то серый, худой и вместе с тем одутловатый, с черными кругами под глазами. На вопрос, что с ним, он ответил: все в порядке, — и заторопил меня к машине. Подумалось, что либо он нервничает из-за Мити, либо ему неуютно было одному, оттого так плохо и выглядит. Больше я не возвращалась к этой мысли и сразу помчалась в университет. Дома Эльбрус показался мне не таким страшным, как на вокзале. Он, видимо, отдохнул, стал оживленнее, расспрашивал меня о поездке, рассказывал о своей жизни без меня.

В те напряженные летние дни я не знала и не думала, что в тот момент кончилась моя счастливая жизнь и что я вступала в ее печальный, трагический, последний этап, в страшное одиночество, которое никогда не снилось мне и не виделось в моем будущем. Для меня и для моего дома наступил день тягостных испытаний, время постепенного крушения всех надежд на спокойную, уютную старость. Тогда мне было уже шестьдесят семь лет.

Глава 55. Болезнь и смерть Эльбруса

После конгресса я решила поехать на две недели в Звенигородский пансионат АН СССР. Но накануне отъезда серьезно заболел Эльбрус: ночью у него случился тяжелый желудочный приступ с ужасными болями, врачи поставили диагноз «острый аппендицит» и отправили его в Измайловскую больницу Минздрава РСФСР. В приемном покое осматривавший его врач сказал, мне, что не знает, куда направить его: в хирургию, как предполагалось, или в терапию, поскольку обнаружил у него воспаление легких. Но в конце концов положил в хирургию. Я устроила его там и с какой-то внутренней тревогой пошла домой.

Путевку пришлось вернуть и каждый день ездить в Измайлово, в больницу, — благо взяла отпуск. Боли Эльбрусу через два-три дня сняли, но еще через три дня меня вызвал зав. отделением и у себя в кабинете сказал, что у Эльбруса в легком обнаружено затемнение, похожее на опухоль, и скорее всего опухоль злокачественную. Как потом оказалось, лишь этот врач один из всех сказал мне правду. Я отупела от ужаса, не хотела об этом думать. Леша отнесся к сообщению не совсем серьезно, видимо, хотел надеяться, что это ошибка. Тем более, Эльбрусу стало лучше, боли прошли, воспаление утихло и через десять дней его выписали домой. Врач сказал мне, что опухоль у него пока небольшая, что оперировать, облучать, лечить химией его нельзя, но что в его возрасте (семьдесят четыре года) опухоли развиваются очень медленно и что ему нужно жить как всегда, побольше гулять, питаться и не болеть гриппом. Дома Эльбрус оживился, стал спокойнее, и мы начали горькую игру, в которую мне уже доводилось играть с мамой, — делать вид, будто все хорошо, казаться веселой и спокойной, ощущая над собой страшный дамоклов меч. Так начались последние месяцы нашей сорокавосьмилетней совместной жизни. Я тосковала и обливалась холодным потом в ожидании предстоящего, но мне не хотелось верить, что это неизбежно. Мы стали звать к нему врачей в надежде услышать что-то другое, но никто ничего толком не мог и не хотел сказать.