Пережитое и передуманное

Летучка, мол, может произвести ряд обысков. В этом элементарном уме такое действие кажется полезным и целесообразным! Полное чувство и мысль рабов и у русских революционеров, и у русской толпы. Вытряхивают книги: все книги, которые лежали на столе, были внимательно осмотрены. Количество книг приводило их в изумление и некоторое негодование. Отвратительное впечатление варваров… Исполняли свою обязанность не за страх, а за совесть. Ужасно неприятное и тяжелое чувство, когда роются в письмах, бумагах, отбирая то, что им кажется нужным для сыска. Пробуют читать рукописи — полуграмотный один из них… Это отряд товарища Иванова. «Товарища» Иванова — из идейного искателя нового строя превратившегося в старый исконный тип сыщика… Спрашивает о телефоне, пытается переговорить с губернской ЧК, что делать ввиду массы книг и рукописей. Мой рабочий стол был осмотрен внимательно, забраны кое — какие письма и бумаги (довольно бессмысленно). Ф. И.Успенский [12]пробовал с ними говорить — отвечали отвратительно грубо. Затем обыск у жены, дочери — там вещи, и они были в своей сфере. Так и видно, что эти люди, которые понимают толк в вещах, мелкие стяжатели. Смотря на все это, у меня росло чувство гадливости и какое-то большое чувство того, что я мог считать людей, создавших такое проявление идеальных исканий, своими товарищами по жизненной цели и видеть в них оттенки того же настроения, которыми живет все время мой дух и дух моих друзей. У жены взяли переписку. Перешли в кабинет. Велели одеться (я был в халате). Жена хотела было что-то сказать. Я заявил, чтобы известили Президента Академии наук, и тут гаденько держал себя Курда — на меня произвел впечатление человека, с ними столковавшегося. Он полулежал в качалке и держал себя все время как их агент. Закончил Бартольда «Улугбека» во время обыска.

Оделся — посоветовали взять еду; быстро поел и поехал с ними в автомобиле.

Привезли в ЧК. Грубые окрики. Привели в комнату, где регистрировали, где были уже арестованные с узелками. Тут я провел несколько часов. Солдаты не позволяли разговаривать. Какая-то старая женщина, которую я застал и которая осталась и после того, как я ушел, громко протестовала, истерически всхлипывая. С ней то простодушно, а потом грубо, перекидывались словами и чиновники, и солдаты. Солдаты — мальчишки пробовали на нее кричать, смеялись, когда она жаловалась, какая-то чисто детская жестокость — открыто издевались (?), явно чувствуя себя нравственно неловко, когда она указывала им на свой возраст. Грубость от невежества и невоспитанности, а не от моральной испорченности. Результаты, однако, те же. Отобрали у меня Eckermann «Gesprache mit Goethe» [13], палку (можете вы без нее обойтись?). «Отцом» называют меня и те, которых на вид я принимал за интеллигентов. Чиновники чрезвычайки производят впечатление низменной среды — разговоры о наживе, идет опенка вешей, точно в лавке старьевщика, грубый флирт…

При подготовке неосуществленных мемуаров «Пережитое и передуманное» В. И.Вернадский вновь возвратился к событиям июля 1921 г., причем он считал, что записи, сделанные по свежим следам в поезде Петроград — Мурманск, утеряны. Приведем текст из «Хронологии 1921 г.»:

«За день или два дня до отъезда в Мурманск и Александровскую гавань ночью явились (с) ордером ГПУ с понятым; мне кажется, (им был) дворник нашего дома, который сидел все время на кресле (мелочь, которая запомнилась). Я во время обыска — очень поверхностного — сидел в качалке, в халате, не одеваясь. Ф. И.Успенский тоже пришел к нам.

Когда они мне сказали, чтобы я одевался, что они меня арестуют. Они были недолго и взяли какие-то случайные бумаги, может быть, что-нибудь и важное. Сохранятся в архиве — к тому времени, когда позорная работа советских жандармов отойдет в историю (кажется, взяли какой-то орден, у меня был Анны 2–й степени, кажется).

Федор Иванович (Успенский) начал кричать на них, указывал, что я приехал в Петроград с ведома правительства.

Я взял с собой маленькое популярное издание немецкое (Reclam) Эккермана — «Разговоры с Гёте».