Пережитое и передуманное

Так хорошо в лесу и на большой реке. Но очень сильное впечатление резкой и какой‑то жуткой перемены природы, отражения на ней переживаемого социального переворота в жизни человека. Нет сейчас устойчивости, и нет в ней никакого столь сильно действующего на нас впечатления вековой мощности. Осталось таким чудное звездное небо, которым я наслаждался, как давно не было, на берегу Днепра в украинскую, но холодную ночь, когда там ночевал у костра и в палатке (пятеро в небольшой), но всё остальное находится в разрушительном движении. Исчез навсегда нетронутый девственный лес, который и на меня и на Ниночку произвел такое чарующее впечатление в 1919 г.; всюду вырублено, и рубки, делаемые по теперешним «планам» и без всякого плана хищническим инстинктом собственника крестьянина, которому всегда apres nous le deluge[56]! — одинаково и беспощадны и варварски. Попытка улучшения — ростки будущего или обреченные на гибель слабые проявления созидательного творчества — исчезают в массе разрушений. Никакого улучшения хозяйства, бедность, истребление дичи — охотники производят впечатление чего‑то совершенно бессмысленно дикого, и их масса производит впечатление memento mori[57]. Стихийная биологическая сила в конце концов выйдет из всего этого в своем проявлении: рост населения, которому некуда деться при теперешних социальных условиях, и рождение нового поколения, слабого по талантам и одаренности, но жадного к жизни. Нежно целую.

23 июля 1933

Москва

Третьего дня был в Лефортово, осмотрел лабораторию низких температур и сговорился о совместной работе — хочу поставить исследование «“дыхания” Земли гелием» (т. е. радиоактивным процессом). Ужасно странное чувство. Я образно как будто его чувствую и вижу: до сих пор ни одного факта, это важно, и никто этого не думал, создание моей научной фантазии, которое странно глубоко чувствую и почти вижу в каких‑то своеобразных внутренних образах: внутренний глаз, о котором где‑то читал. Но важно ли, что ясно вижу, как это точно проверить.

15 декабря 1934

Москва

Значительная часть дня прошла в ожиданиях и хлопотах в Комиссариате народного просвещения. В конце концов свиделся с Бубновым и выяснил все положение Радиевого института. Стройка на 1935 г. пропущена («месяц раньше»), но на 1936 г. будет, но это всё очень неясно. Положение лаборатории и устройство Академии — хаос. Наша лаборатория выйдет в конце концов.

20 марта 1935

Москва

Я думаю, что я не смогу долго вести два института, быстро оба растущие, и придется выбирать. Хочу заняться, как ты знаешь, своей книгой над биогеохимической энергией жизни с философским уклоном, дающей новый аспект явлений жизни. Было бы лучше всего эту книгу писать там, где Танечка. Но, если здоровье позволит, я не хотел бы бросить института здесь. Очевидно, оба института — и биогеохимический, и радиевый — будут еще долго в сдавленном состоянии. На постройку и того и другого, на приведение их в нормальное положение в ближайшее время надежды мало. Радиевый институт, очевидно, останется в Петербурге, а Биогеохимический — в Москве.

9 июля 1940

«Узкое»

Я сейчас невольно мыслью ушел в новое — в вопросы энергетики планеты. Под влиянием чтения новой книги — хорошей — Ферсмана, недавно вышедшей[58] — ее критики, я решил прежде всего набросать положения — теоретические, но очень важные, о которых я теперь больше 20–30 лет думаю и которых немного коснулся на лекциях в Париже в 1923 г. и напечатал в «Geochimie» в 1924 и развил в русском издании в 1934[59]. Сейчас могу развить много дальше и принципиально иное, чем у Ферсмана.

Очень меня это занимает, и я откладываю ноосферу и физическое пространство — хочу написать об основных принципах энергетики биосферы и планеты Земли.

Как рушатся все планы, но ничего, всё идет вперед.

23 июля 1940

«Узкое»

Я очень много думал в последнее время в связи со своей работой и начинаю набрасывать статью, которую — вопреки всем планам — закончу здесь, в Узком, — о рассеянии атомов в земном веществе — живом и косном в связи с энергетическим строением планеты. Это результаты работы и размышлений многих лет. Под влиянием новой книжки (в общем хорошей) Ферсмана я решил высказаться, так как он эти вопросы затронул, по моему мнению, неглубоко и в основном неверно. И тут со мной случился casus[60] — я хотел выяснить, кто первый ясно и определенно поставил в науке вопрос о значении на нашей планете свободных атомов, и забыл, что сделал это я, и даже ясно указал на это в моих книгах, и в том числе в вышедших сейчас моих «Биогеохимических очерках», давно, 50 лет назад — в 1890 г., в речи в Москве и возвращался, углубляя и уточняя, в течение всей жизни. Теперь перечитал свои старые статьи и сделал крупный шаг вперед. Удивительно, как по мере старения — и должен сказать, по мере чрезвычайного (сам удивляюсь) расширения материала, над которым работаю, массы фактов, которыми обладаю, я забываю хронологические даты. Стараюсь пополнять хронологию[61].

26 июля 1940