Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Это была настоящая экспедиция! Впереди ехал Менелай верхом на лошади и вел на поводу двух лошадей с вьюками, то есть с так называемыми ширеными ящиками, специально изготовляемыми для этого (два деревянных узких ящика, обшитые кожей и подвешиваемые с обоих боков лошади). За ним ехал Мурашко с одной лошадью на поводу, тоже с грузом. Я сзади замыкал шествие, у меня была запасная лошадь уже без всякого груза: я был начальник – «тойон», как меня называл Менелай (то есть «хозяин» по-якутски). Каждый из нас был вооружен ружьем: у Менелая за плечами было его жалкое ружье, перевязанное веревочками и ремешками (чуть ли не кремневое), у Мурашко – его дробовая берданка, у меня немецкая двустволка.

Но сначала я еще должен сказать, как мы переправились через Алдан. После того как мы закончили переговоры с проводником, капитан увел свой пароход вниз по Алдану, а мы остались переночевать на станции в ожидании всех семи лошадей. Когда лошади были приведены, началась переправа. К моему большому удивлению, лошадей погнали прямо в реку. Алдан в этом месте довольно широк – думаю, метров 400–500. Лошади упирались и старались выйти из воды на берег – их гнали криками, палками и камнями. Они поняли наконец, чего от них требовали, и поплыли наперерез течению на другой берег. За ними поплыли и мы. В нашем распоряжении была большая долбленая, в виде корыта, круглая лодка из большого тополя. Именно такими представлял я себе лодки могикан, команчей и апачей, в которых индейцы, герои моего детства, плавали по Гудзону и на озере Гурон. Но лодка эта оказалась такой шаткой и вертлявой, что чуть не перевернулась, когда я и Мурашко в нее забрались. «Не дыши!» – строго сказал мне Менелай. И мы с Мурашко, действительно, почти не дышали – были ни живы ни мертвы, пока не перебрались через быструю реку. Это было первое наше испытание, за которым каждый день шли новые.

К сожалению, у меня нет места, чтобы подробно описать это путешествие через тайгу, как оно того заслуживает и как мне бы это хотелось. И это тем более, что у меня даже сохранился подробный дневник, который я в пути вел и в котором, при свете костра, записывал каждый вечер все наши приключения за день. Правда, этот дневник остался в Париже, но я как раз не очень давно его там с интересом перечитывал и многое из него помню. Да этого путешествия и нельзя забыть – настолько все оно, от начала до конца, было необыкновенным.

Сначала мы ехали тропинкой, которая извивалась среди густого леса, пересекала болота, шла по камням и между небольших скал. Часто она совершенно исчезала, и я удивлялся, как наш Менелай (мы его звали «огоннёр», что по-якутски значит «старик») снова ее находил в этих диких местах. Иногда можно было лишь догадаться, что мы не теряем ее из вида, потом становилось ясно, что наш проводник ведет нас, не столько зная дорогу, которой, по существу, вовсе и не существовало, сколько угадывая ее каким-то чутьем. Так можно идти только по компасу – если бы он у него был! Очевидно, он руководился солнцем, ветром и еще какими-то ему одному известными признаками и приметами.

Мы ночевали всегда у воды, у какой-нибудь речки или ручейка; с вечера разводили большой костер, который к утру выгорал. Спали около огня, прижавшись с Мурашко друг к другу спиной и укрывшись одним одеялом.

Под головами у нас были подушки от седел, как и полагается во всех классических путешествиях по диким местам. По большей части за все время нашего путешествия шел дождь. Мы были в пути в этой тайге около месяца, из него я насчитал не меньше двадцати дождливых дней. Под конец путешествия начало становиться по ночам холодно, и утром мы замечали, что оставшаяся с вечера вода в котелке для чая замерзала, трава была покрыта инеем – было уже начало сентября. Все ночи в пути мы проводили под открытым небом, у нас не было даже палатки – но удивительно, что физически мы чувствовали себя превосходно: ни разу не схватили даже насморка!

Прав Гончаров, который, в сентябре 1854 года проделав в таких же условиях этот путь – от Охотского моря в Якутск, говорил о климате Якутской области: «Здесь замерзнуть можно, а простудиться трудно»… Днем, в редкие солнечные дни, нас немилосердно кусали комары, мошки и другой гнус. А о том, сколько было этого гнуса, можно судить по тому, что наши белые лошади (якутские лошади по большей части белой масти) казались всегда серыми – так густо они были покрыты комарами; и если проведешь ладонью по лошади, ладонь делалась сейчас же красной от крови раздавленных комаров. Всадник с лошадью ехал как бы в облаке из этого гнуса. Лошади покорялись своей участи и брели, опустив вниз голову и лишь обмахиваясь хвостами. Мы спасались от комаров сетками, закрывавшими, как чехлы, наши головы.