Пережив себя

Удивительное в том, что они менялись по мере того, как воспоминания все больше и больше погружались в пелену прошлых дней. Сначала это были ужасные, отвратительные, злые голоса – я вспоминала все плохое в нашей жизни – непонимание, обвинения, оскорбления, удары, ругань, словом, все то, что ставило и без того хрупкие отношения каждую минуту на ребро, словно гадальную монету. Я заново переживала всю боль, нарочно прогоняя эти картинки перед моим мысленным взором, я смаковала их, упивалась степенью своей униженности и неслыханной грязью обвинений с тем, чтобы еще больше возненавидеть тебя, с тем, чтобы хоть как-то оправдать в своих глазах то, что мы больше не вместе. Я рыдала от бессильной злости что-либо изменить в прошлом, в котором больше не видела ничего светлого, доброго, святого. Я словно радовалась тому, что ты выглядел в моих воспоминаниях таким вызывающе жестоким, нечеловечески злым и нарочито грубым в общении со мной, ведь каждое ужасное слово, каждое несправедливое обвинение, каждое грязное ругательство выдавало в тебе человека, во всех смыслах меня недостойного, того, от кого надо было бежать как от чумы. И я искренне не понимала, как я могла столько долгих лет любить монстра, спать с чудовищем, дышать одной мыслью о моральном уроде. Я вглядывалась в эти годы и не видела в них ничего, кроме горя, сожалений, унижений, ссор и ругани, забывая совершенно о том, что было еще и нечто другое, скреплявшее наши отношения после ссоры так, что мы оказывались в еще более тесных объятиях друг друга. Тогда мне казалось, что это была привычка нести тяжелую, но ставшую родной ношу – нести тяжело, а бросить жалко, как говорят в народе. Я думала, что мы оба просто боялись сделать шаг из этого затхлого будуара, потому что уже давно не дышали свежим воздухом проб и ошибок, не видели реальную, настоящую жизнь, устремленную в будущее, а не в переиначивание прошлого.

Нужные слова так часто приходят мне на ум, когда я пишу тебе письма, которые никогда не будут отправлены. Мы постоянно обсуждали прошлое – в основном, это была моя жизнь во всех ее деталях. Я рассказывала, ты, словно губка, впитывал мои рассказы до единого слова и интонации, перерабатывал их своими мощными челюстями боевого муравья, а потом приступал к допросу, позволяющему тебе выяснить недостающие детали, чтобы сложить полную картинку и высказать свое непререкаемое суждение. С некоторых пор я поняла, откуда и каким образом в тебе рождаются абсурдные мысли и суждения, в то время как я всего лишь бросала пару незначащих фраз. Однако тебе было достаточно и этой скудной пищи – ты готовил в полной темноте восхитительное блюдо, полностью из собственных приправ и запасов, с тем, чтобы подать к столу в самый неподходящий момент. Ты вносил его с пылу-с жару, ставил на стол и начинал есть – двигать челюстями, дробить кости, пережевывать эмоции, растворять едкой слюной чувства.

А я все это время сидела напротив и чувствовала, как ты ешь меня заживо. Сначала я пыталась оправдываться, робко доискиваться до руководивших тобой в том или ином случае мотивов, искать обоснований твоим умозаключениям, просто превращать все в шутку и сдабривать неприятный вкус любовью. Видит бог, я долго пыталась. Но чем больше было таких сцен каннибализма, тем меньше оставалось во мне терпимости, тем больше давала себя знать невыносимая боль быть поедаемой заживо любимым человеком, и тем чаще я подумывала о том, что это добром не закончится. Так оно и случилось. Я не планировала сорваться, но сначала это произошло один раз, и я в слезах клялась, что этого больше не повторится, потом это случилось еще и еще раз, и я опять клялась, а потом я словно с цепи сорвалась. Испытывая в течение многих лет невыносимые страдания, я вдруг оказалась не в состоянии терпеть даже самую легкую и безобидную боль. Это похоже на тяжелобольного человека, который мужественно переносит болезненные операции, но плачет, когда берут кровь из пальца. Я просто закончилась, сдулась, как воздушный шарик, я ни секунды не желала больше страдать и чтобы избежать малейшей боли, готова была обрушить на мучителя всю мощь ярости и отчаяния.

Помню, как это ошеломило тебя в первый раз, и во второй ты тоже не был готов к такому жестокому и неожиданному отпору, но тебе пришлось смириться с тем, что я перестала безропотно сносить препарирование тобой моего прошлого, моих друзей, моей семьи, моих взглядов, моих святынь и перешла в наступление. Как всякий отчаявшийся воин, я сражалась без страха и упрека, я била наотмашь, я сторицей возвращала тебе твои же удары, я заходила так же далеко, как ты, и даже дальше.

Можно ли было это остановить – не знаю, потому что в эти моменты в нас говорила не любовь, а оскорбленное достоинство, амбиции, чувство самосохранения, словом, все, кроме любви к другому человеку, а не к себе. Мы так и не сумели сделать шаг назад – мы сотни раз начинали все сначала, но ни разу не отступили. Я написала об этом так:

И пусть у каждого из нас

Огонь останется во гневе.

Пусть кровью вытечет из глаз,

Любовь, убитая во чреве.