Пережив себя

Я и раньше писала тебе письма, если помнишь. Можно сказать, что помимо романа в жизни у нас был роман в письмах, по сути, представлявший собой ровно такую же бездну непонимания, как и вся наша трагедия, но теперь это уже не важно. Я думала, что больше никогда в жизни не напишу тебе ни строчки, не скажу ни слова, не отправлю ни единой смски, и так оно и будет. Я делаю это только ради доктора, которая считает, что «так будет лучше». Во всяком случае, ты никогда в жизни не прочтешь этих писем, потому что я пишу их не для тебя, а для себя.

Так вот, вернемся к тому, что я писала тебе письма. У меня до сих пор хранится объемный файл, в котором, словно в колодце днем, плещется темное и грозное ночное небо. Раньше, пока мы были еще вместе, я боялась его перечитывать, потому что каждая строчка сочилась живой и алой кровью, и, читая ровные и четкие компьютерные знаки, я всякий раз заново проживала свою боль и обиду. Согласись, что это невыносимо – вновь и вновь смотреть в театре трагедию собственной неудавшейся любви и жизни. Я и не смотрела, а старательно копировала все новые и новые потоки слов и знаков. До тех пор, пока однажды не перечитала все написанное за несколько лет и не ужаснулась. Это был бред сумасшедшего, с маниакальным упорством пляшущего вокруг одних и тех же камней, о которые этот несчастный все вновь и вновь разбивал себе голову. Иными словами, много лет я писала тебе письма об одном и том же. Много лет я кликушествовала, словно пророк в пустыне. Много лет я болела одной и той же болезнью и описывала одни и те симптомы. И ровно столько же лет ты меня не слышал и не слушал. И ровно столько же лет ты отрицал самое меня, и поносил меня, и упрекал меня за то, что я была сама собой. И ровно столько же лет ты не понимал меня и не считал нужным даже попытаться это сделать. Ты тоже ходил по кругу все эти годы. Зачем же я писала все эти письма?

Я точно знаю, зачем я писала их тогда. Мы стали глухими и слепыми от той долгой и мучительной болезни, которой болели много лет. Иначе нельзя назвать те отношения рабской физической и духовной зависимости друг от друга, которые мы смогли разорвать лишь недавно, да и то ценой собственных жертв и благодаря манипуляциям тех, кто все это время смотрел на нас трезвым и рациональным взглядом. Мы были больны, мы отчаянно нуждались друг в друге, но лишь на одну краткую минуту соития мы становились одним целым, ты помнишь, я называла это природнением, но стоило объятиям разомкнуться, как мы тут же ожесточенно нападали друг на друга. И тогда словам не было места в борьбе за право быть услышанной и понятой – с моей стороны и право истолковывать и судить – с твоей. Это была борьба на выживание, вот только я не знаю, кто из нас по-настоящему выжил.

Но так было не всегда. Болезнь ведь не наступает внезапно – она подкрадывается, она стелется, она наступает, она завоевывает, она овладевает, и потом наступает точка невозврата. Жаль, что мы ее прошли, хотя может быть, так было суждено с самого начала? Ведь когда-то мы часами говорили обо всем и везде – в постели, по телефону, на работе, дома и на улице. И тогда каждое слово весило ровно столько, сколько надо и ни граммом меньше, и тогда каждое слово было просто одним смыслом, и никто не искал в нем второго и третьего дна, и тогда каждое слово было Бог и Любовь.