Периферия

Катя приступила к работе в редакции газеты «Чиройлиерские зори» уже на следующий день, а утверждение Ракитина в должности инструктора горкома партии потребовало времени. Он, заручившись разрешением секретаря, занялся изучением города и его партийной организации. Горком, в свою очередь, изучал его. Николай Петрович знал, что кадры в партийных органах проверяются дотошно и кропотливо. Таков порядок. А Ракитин имел все основания уважать порядок. Он глубоко верил в его магическую силу. Пожалуйста, пусть изучают, кто он и на что способен. У него за плечами не было ничего такого, что говорило бы не в его пользу. Он не совершал поступков, стыд за которые отравлял бы ему жизнь. У него не было недругов. Кто-то мог ему завидовать. Уж больно легко он защитил диссертацию. Провожали его с недоуменным пожатием плеч. Заблажил дядечка, от добра добра не ищут, и ни к чему эти метания, этот затянувшийся поиск места в жизни. Разве защита диссертации не внесла во все ясность?

Он прекрасно знал, почему покидает лабораторию социологических исследований. Чистая наука дала ему в руки интереснейшие выводы, но только практика, только ее благодатная нива могла извлечь из них конкретную пользу. Он создал новый препарат, и лучше всего было самому его испытать. Он уходил, прекрасно сознавая важность этого шага для своей судьбы. Уйти ему не помешали, он был волен поступать как знает. Кое-кто вздохнул с облегчением: нежданно-негаданно освобождалось хорошее место. И он тоже вздохнул с облегчением, ибо устал от абстрактных исканий, которые, бесспорно, расширяли его кругозор, но пока мало что давали стране. Да, работал он честно. И пусть здесь, в Чиройлиере, в этом убедятся. С проверенными людьми работать хорошо.

Его рассматривали с интересом. Но Николай Петрович не спешил завязывать знакомства. Неопределенность его положения давала ему такое право. Он не сразу сходился с людьми. А когда сходился, до коротких отношений, до душевной близости дело обычно не доходило. У него не возникало потребности пускать кого бы то ни было в мир, который принадлежал ему, и только ему.

Первым его одиночество нарушил заведующий промышленным отделом. Высокий, стройный, в безукоризненно белой рубашке и черных брюках, которые были сшиты на заказ, он излучал энергию, бодрость и радушие. Он хорошо смотрелся.

— Хмарин Эрнест Сергеевич, — представился он. — Мое почтение новенькому. Давай сразу на «ты», идет? «Ты» — это простота, ясность и доверие. Наслышан, что намечаешь нечто диковинное. Абдуллаев проинформировал аппарат. Поздравляю. То звено, за которое ты берешься, у нас не из прочных. Готов содействовать! Мы тут такую волну поднимем — будь здоров, Николай Петрович! Многих она опрокинет килем вверх. Думаешь, плохо, если кто-нибудь пустит пузыри? Это прекрасно! Больше всего на свете мне нравятся пузыри, которые пускают прохиндеи.

«Свойский парень, — подумал Ракитин. — Года на три старше. Шрам на скуле — откуда? Но продолжай, сделай любезность!»

— Абдуллаев оценил твою идею. Но твой непосредственный шеф, в простонародье Дядя, а официально товарищ Отчимов, изволил выразить сомнение. Как бы не получилось чего-нибудь непрошеного, негаданного! Маленькая ложечка дегтя, это ведь так знакомо! Это в Дядином духе, но объяснять рано. Дядя еще не давал тебе аудиенции? Готовься. Белье должно быть чистым, взгляд — преданным, блокнот и авторучка — наготове. Ибо не скоро ты встретишь человека мудрее Дяди. Дядю люби и жалуй, иначе помрешь медленной смертью. Это тебе не Абдуллаев, который все строит на доверии, помогает, чем может, а взыскивает за конкретный промах. Но молчу, молчу. Не прими мое желание облегчить тебе начало за зубоскальство.

— Спасибо за информацию, Эрнест Сергеевич.

— Брось! Вот Дяде непременно скажи спасибо и вообще найди способ довести до него, что восхищен, что давно не встречал человека с таким интеллектом. Тут ты не переборщишь, тут лесть как масло, которое не испортит каши. Дядя действительно головаст, что есть, то есть. Но он привык работать на себя и потому достиг не так уж многого. Странно, правда? Но это на первый взгляд странно, а в общем правильно. Будь его человеческие качества под стать способностям, он бы стоял сейчас многими ступенями выше.

— Мне пока этого не понять, — сказал Николай Петрович.

— Разве трудно понять, что я не жалую товарища Отчимова?

— Это я уразумел. Хорошо, что он не твой шеф.

— Был, да перестал. Премного, премного благодарен за науку! Как вы прозорливы, Сидор Григорьевич! Как вы тонко подметили это, и это, и это! Какой глубокий вывод сделали, какое яркое сравнение нашли! Для него лесть — словно дыхание теплого ветра в лицо. Я ему столько фимиама накурил — до сих пор отплевываюсь. О, кроссвордик! На ловца и зверь, как говорят в таких случаях.