Периферия

«Не подумай чего-нибудь плохого, у меня в отношении тебя самые серьезные намерения. О расходах не беспокойся. Стоимость билетов, комнаты и неизбежных переплат я оплачу, огражу тебя от убытков. Считаю дни и часы до нашей встречи»…

Николай Андреевич несколько раз перечитал письмо и сам поверил в написанное. Вложил лист в конверт, заклеил, аккуратно вывел адрес. Дело было сделано, и он почувствовал облегчение. Конечно, она приедет. На пляже одна из женщин, за которой он ухаживал накануне, улыбнулась ему, давая понять, что передумала. Но он стоически выдержал это искушение.

III

В комнату к Саше Севастьянкиной, машинистке тридцати четырех лет, незамужней, ворвалась Евгения Касьяновна, жена Николая Андреевича, год назад вышедшая на пенсию. Глаза ее нехорошо пылали. Ее всю трясло.

— Гадюка! — взвизгнула Евгения Касьяновна и подпрыгнула, нацеливая крик прямо в лицо молодой женщине.

Саша жила в этом же доме, но в соседнем подъезде, и до сих пор супруга Николая Андреевича относилась к ней терпимо.

— Гадюка! — повторила Евгения Касьяновна на более высоких нотах и подпрыгнула выше. — Ты что это о себе думаешь? Думаешь, он тебя любит? Он себя любит, а больше никого, никого. Думаешь, он на тебе женится? Как бы не так! Он давно уже умывальник. У него давно воображение одно.

— Простите, в чем, собственно, дело? — спросила Саша, отступая в глубину комнаты и силясь вспомнить, как зовут жену Николая Андреевича.

— Я тебе сейчас космы твои крашеные выдеру! Тогда дотумкаешь, в чем дело. Тогда узнаешь, как сманивать мужей от законных жен.

— Я никого не сманиваю, чего это вы? — сказала Саша смелее.

— Овечка беленькая! Барашечек! Она ничего! Она ни с кем! Она ни с кем никогда ни за что! Это ветер у нее задрал подол, это не она заголилась! Ты пошто с моим Колей крутишь? Ты чего права на него качаешь? Блудница яловая!

— Ого! Думаешь, ежели одинокая женщина, так на нее все выливать можно? Я тебя, кажется, сюда не приглашала, — сказала Саша, медленно сатанея. Теперь и она приближалась к точке кипения, теперь и у нее чесались руки.

— Я тебе и без приглашения зенки выдавлю. Я тебе покажу, как по курортам с моим разъезжать. Сопляжница выискалась трухлявая! Я и твоим Майям Борисовнам покажу, как бюллетени оформлять липовые! И Клавдии Ильиничне аэрофлотской слезу пущу!

— Ну, ты! — сказала Саша. Фыркнула и двинулась на нее. — Прикрой пасть и кыш отсюда! Не то по частям вынесу. Кыш, порядочная!

Они сцепились. Их было слышно на улице, во дворе. Соседкам было интересно.

— Во Евгеша взбрыкнула! — сказала одна, не жаловавшая ни Евгению Касьяновну, ни Сашу.

— Я бы ей взбрыкнула, — сказала вторая, тоже питавшая нерасположение к супруге Николая Андреевича. — Я бы ей так взбрыкнула! Морда, как булыжная мостовая, а мнит о себе…

IV

Телеграмма пришла короткая: «Встречай завтра». Никогда Саша не говорила ему «ты». Он возрадовался. Ехать в аэропорт ни свет ни заря не хотелось, но он пересилил себя — надо держать марку. И в восемь был в Симферополе. Комнату удалось снять недорого, не так уж он потратился. А если потратился? С чего ему мелочиться? В той стране, где тишь и благодать, денежные знаки хождения не имеют. А звоночек оттуда был уже, три года назад. Инфаркт запомнился ему как безжалостный удар из засады. Бьют наотмашь и смотрят: поднимется ли? Он поднялся. Инфаркт надломил его, он долго выкарабкивался. Звоночек оттуда прозвучал слишком явственно, чтобы на него не прореагировать. Более всего, однако, он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел эту его надломленность, подсмотрел сдачу былых позиций. На людях он всегда был бодр и весел и держал хвост пистолетом. Пусть видят, что он преуспевает!

Сейчас же ни перед кем не надо было ломать комедию, и это ему нравилось. Давно уже ему не было так хорошо. Его желания исполнялись, так было, есть и будет, для этого он и живет. Конечно, и воздух здешний внес свое, и море неоглядное, и солнце, и сосновые рощи, круто сбегающие к морю. Но еще большего он ожидал от приезда Саши. То, что она еще не давалась ему в руки, ничего не значило. Не давалась, так дастся, для этого и летит. Он предвкушал перелом в ее отношении к нему. А развод — что за фантазии, что за больное девичье воображение?

Лайнер плюхнулся на полосу, поревел двигателями, гася скорость, и подрулил к перрону. Подали трап. С лязгом откинулась овальная дверь. Николай Андреевич, щурясь, стал высматривать Сашу, ее легкую фигурку в белой блузке, со счастливо откинутой назад головой. Он представил, как она поднимет вверх руку, увидев его, и ускорит шаг, и улыбнется. Пассажиры потекли на перрон. Знакомая, желанная Сашина фигурка все не появлялась в овальном проеме самолетной двери.

— Здравствуй, Коля! — вкрадчиво раздалось рядом, за спиной.