Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия

Во-вторых, я говорил, что в российской экономике отсутствуют четкие границы между сегментами, в которых бы господствовали разные типы отношений. Другими словами, разные уклады в экономике не соседствуют, разделяя ее на, условно говоря, современный, постсоциалистический, теневой и патриархально-традиционный сектора, а тесно переплетены между собой, вовлекая в свою орбиту одни и те же отрасли, предприятия и даже одних и тех же людей. В результате, каждый субъект хозяйственной деятельности имел перед собой некий коктейль из правовых норм, неофициальных «понятий», административного произвола, криминального насилия (исходящего, в том числе, от официальных органов власти) и обширного поля неопределенности, в котором господствовал слепой случай. В экономике такого типа (в одной из своих работ я охарактеризовал ее как «экономику силы и случая») субъекты вынуждены полагаться на стихийно устанавливающиеся «правила игры», которые оказываются достаточно подвижными, и под влиянием изменений в соотношении сил и просто случайных факторов могут существенно меняться на протяжении даже одного инвестиционного цикла.

В-третьих, я полагал, что коренные причины неудач «переходного периода» 1990-х годов заключались не в частных ошибках экономической политики правительств того времени и не в недостаточности усилий по борьбе с криминалом (хотя и то и другое имело место), а в неадекватной общей оценке того общественного организма, который возник в стране на месте советской системы хозяйствования.

Выражение «периферийный капитализм», которым я тогда активно пользовался, на мой взгляд, отражает не только место России в глобальном хозяйстве, частью которого мы бесповоротно стали после краха советского «развитого социализма», но и характер возникшей на ее обломках новой общественной системы. Я хотел сказать, что не только для нас, но и в целом для периферийных частей всемирного капитализма многое в подобном характере хозяйственных отношений является печальной нормой, при всем огромном значении частных особенностей. Черты социально-экономической модели, присущие России образца второй половины 1990-х годов, можно обнаружить во многих политически «переходных» странах, не входящих в ядро современной мировой экономики.

Соответственно, на фоне оптимистичных (по своей сути) прогнозов о якобы скором завершении переходного периода; о том, что молодой и энергичный российский капитализм вот-вот возьмет судьбу страны в свои сильные руки, я утверждал, что переход из сложившейся на тот момент в России экономической ситуации к экономике, характерной для развитых стран, – не естественный плавный переход, а редкостный исторический шанс, требующий для своей реализации упорных целенаправленных усилий всей российской элиты. Мои рассуждения о необходимости для этого нового общественного договора, создания принципиально новых институтов и осуществления с их помощью подлинных, а не мнимых реформ многие тогда отметали как занудное резонерство, как оправдание моего якобы нежелания брать на себя ответственность за участие в непростых, но в целом ведущих в «правильном направлении» процессах преобразования России.

Наконец, в-четвертых, я неоднократно говорил о том, что быстро сформировавшаяся в России система «периферийного капитализма» обладает внутренней устойчивостью и может в более или менее неизменном виде существовать в течение десятилетий, особенно если не будет подвергаться испытаниям на прочность угрожающими воздействиями извне. Она опирается на собственную социальную базу в лице тех слоев и групп в обществе, которые могут даже в условиях меняющихся «правил игры» извлекать административную и криминальную ренту из своего текущего положения, а в некоторых случаях – и «прогибать» эти правила в свою пользу. Более того, наличие больших запасов природного сырья, прежде всего углеводородов, дает возможность не только гарантировать в течение долгих лет благополучие привилегированных слоев общества (то есть тех, кто имеет возможность реализовать свое положение в обществе для извлечения рентного дохода), но и обеспечить работой и доходами довольно многочисленные слои тех, кто так или иначе улавливает возникающие в результате добычи и реализации этих ресурсов потоки доходов и спроса. Это, в свою очередь, означает высокую вероятность закрепления на исторически длительный период подобного рода системы, которая при всей своей уродливости и малой эффективности не содержит в себе жестких объективных внутренних ограничителей и, более того, способна в среднесрочной перспективе сосуществовать с экономическим ростом, ростом доходов и потребления и доминирующим ощущением увеличивающегося благосостояния.