Перикл

Повозок было три, а скифов — человек тридцать. Так конвоировали только очень опасных преступников, насильников и убийц. А эти всего лишь не смогли оказать помощь тонущим из-за сильной бури...

   — Я не узнал бы тебя, — сказал Аспасии Сократ, усадив её на камень и сам присев рядом. — Столько лет прошло. За это время я износил уже три плаща...

   — Пойдём за ними, пойдём за мальчиками, — рванулась было Аспасия, но Сократ удержал её.

   — Не надо, — сказал он. — Смотри, повозки движутся быстро, скифы бегут за ними. Нам же не угнаться. Ты ещё увидишь сына, суд будет нескорый, да и приговор, надеюсь, не очень суровый.

   — Им сохранят жизнь?

   — Не знаю, всем ли.

   — А сыну моему, а сыну? — вцепилась в грудь Сократу Аспасия.

Философ разжал её пальцы, отвёл от груди руки, сказал:

   — Конечно, несчастье. Будем надеяться. Соберись с силами. Призови на помощь разум — прежде тебе это удавалось.

Она была всё ещё хороша собой, и только горе исказило её лицо, обескровило и стянуло морщинками на лбу и на щеках у губ. Отступит горе — и сойдёт с лица его маска, тогда Аспасия станет почти прежней, хотя годы, конечно, уже наложили на неё печать: и седину уже не скрыть, и в глазах нет прежнего огня, и губы изменили очертание, в них больше скорби, чем силы, и шея уже не прежняя, не точёная из слоновой кости, которой так восхищался Фидий. Постаревшая богиня, но всё же богиня.

Они вышли из Пирея и медленно побрели вдоль прибрежной крепостной Длинной стены, не по дороге, а по тропе, чтобы им не досаждали встречные и настигающие, которых на пирейской дороге всегда много.

   — Значит, конец всему, — сказала Аспасия, когда они в очередной раз присели отдохнуть. — Ты меня встретил в начале моей афинской жизни, теперь вот, надо думать, в конце. Встретил и проводил. Это знак. Никто ведь не подошёл ко мне, только ты.

   — Когда б я не подошёл, то подошёл бы кто-нибудь другой, наверное. Просто я оказался первым. Не думай ни о каких знаках. Суеверие — глупость, ты это знаешь. Лучше расскажи, как ты все эти годы жила.

   — Так и жила, — ответила Аспасия, поднимаясь. — Пойдём. Так и жила. Старалась. Вот Лисикл, говорят, неплохой оратор. Моя работа.

   — Могла бы выбрать кого-нибудь получше. Кстати, он был среди встречавших «Саламинию». Не мог не узнать тебя, но не подошёл.

   — Я знаю, я видела его. Обиделся на меня. Ведь я всё-таки прогнала его. Мне приходилось писать за него речи, но он не мог запомнить даже того, что я для него писала, всё перевирал, всё портил. Утомил меня. И я его прогнала. А тут и сын подрос... Скажи, Сократ, что с ним будет? — подняла глаза Аспасия. — Ты ведь хорошо знаешь законы.

   — Законы? Это при Перикле можно было говорить о законах. Тогда даже Экклесия не могла нарушить свой закон. Теперь же власть приобрели демагоги. Калликсен и Клеон обращаются с законами так, будто это приблудные щенки: хотят — ласкают их, хотят — пинают... Но, может быть, это и лучше. Увидим. Кстати, могу похвастаться: я избран по жребию членом Афинского Совета от филы Антиохиды, к которой принадлежит наш дем Алопеки. Завтра я буду председательствовать на заседании Совета — подошла моя очередь. Завтра же Совет будет рассматривать дело стратегов, и, значит, дело твоего сына... Он не похож на Перикла, он похож на тебя — такой красавец.

   — И на Перикла тоже похож. — Подобие улыбки скользнуло по губам Аспасии. — И ты будешь эпистатом, будешь председательствовать на Совете? — спросила она с отчаянной надеждой в голосе. — Что это значит, Сократ? Ты сможешь помочь моему мальчику? Говори же, говори! — стала она дёргать Сократа за плечо, видя, что тот медлит с ответом. — Отвечай! Какова власть эпистата?

   — Ничтожная, — ответил Сократ. — Совет рассмотрит лишь то, как и кто вынесет решение по делу стратегов. Ясно, что это не будет поручено суду — ведь обвинение стратегам предъявлено не частным лицом, а от имени государства. Значит, решение по этому делу примет Экклесия. Экклесия будет судить, и Экклесия вынесет приговор.

   — Это плохо? — тихо спросила Аспасия.

   — Да, это плохо. Это стадо баранов пойдёт за любым козлом-демагогом. Ораторов много. Всех не купишь, а выдающегося среди них нет ни одного. Перикла среди них нет. И твой Лисикл бездарен, как и все.

   — Что же делать, Сократ?

   — Я постараюсь, чтобы Совет предложил Экклесии судить стратегов по одиночке, не всех сразу. Тогда есть надежда, что Экклесия вспомнит прежние заслуги каждого из шести, заслуги их отцов перед Афинами, прежнюю любовь свою к ним и простит кого-нибудь из обвиняемых, найдёт для него оправдание. Есть известная псефизма Каннона, по которой дело каждого обвиняемого даже на Экклесии должно разбираться отдельно. Но я уже сказал, как теперь относится к прежним законам Экклесия. И всё же я надеюсь, что она поступит так, как предложит Совет, на котором завтра я буду председательствовать.

   — О боги, сохраните Сократу жизнь до завтрашнего дня, — взмолилась Аспасия, опустившись на колени и оборотившись лицом к солнцу. — И пусть он убедит Совет не судить моего сына Перикла одновременно со всеми.