Период Македонской династии (867 — 1057 гг.)

Константину Порфирородному, которому было тогда 14 лет, пришлось, под посторонними, впрочем, влияниями, в первый раз заявить свою волю. Здесь выступает приставленный к Константину воспитатель в лице некоего Феодора, который объяснил царю опасное положение дел и доказал ему необходимость привлечь к власти друнгария Романа Лакапина, как надежное и благорасположенное к нему лицо, которое одно в состоянии в настоящих обстоятельствах спасти империю и сохранить для Константина престол. Это лицо казалось более безопасным для той партии, которая стояла за Феодором, чем Лев Фока, гордый своим происхождением от известного генерала Никифора, имевший большое влияние в войске чрез своего брата Варду и популярный в народе вследствие заслуг св. Михаила Малеина. Таким образом, Константин своим личным обращением к Роману, стоявшему с флотом близ столицы, решил вопрос о перевороте в составе регентства и дал совершенно новое направление дальнейшей внутренней политике. Паракимомен Константин, подозревая опасность со стороны друнгария, требовал удаления флота от Константинополя, между тем как друнгарий приводил разные предлоги, не позволявшие ему уйти в море, между прочим ссылаясь на задержку в выдаче войскам жалованья. Паракимомен, чтобы выяснить дело, имел неосторожность лично отправиться к месту стоянки кораблей, где был принят друнгарием со всем внешним почтением, а потом схвачен его людьми и отведен на трииру адмирала. Никто не подал ему помощи, и все его спутники разбежались. Таким образом, нанесен был непоправимый удар Льву Фоке неожиданным заключением под стражу главного представителя его партии. Что Зоя не была популярна в Константинополе, видно из маленькой подробности, сообщаемой летописью. Она поспешила пригласить во дворец патриарха и членов правительства и поручила им осведомиться о намерениях Романа Лакапина, но, когда они направлялись к морю, толпа бросала в них камнями. На другой день августа спрашивала сына по поводу происшедшего: «Что значит произведенный переворот?» — «Это произошло потому, — отвечал ей воспитатель царя Феодор, — что Лев Фока угрожал погубить ромэев, а паракимомен был опасен во дворце».

Ближайшим распоряжением Константина было затем приглашение во дворец патриарха и магистра Стефана, вместе с которыми был составлен план снятия опеки и принятия Константином на себя управления (6). На другой день царица была выведена из дворца и отправлена в монастырь; влиятельная должность доместика схол передана от Льва Фоки Иоанну Гариде, который потребовал предоставления команды над иноземными отрядами своим родственникам и в то же время вступил в секретное соглашение с адмиралом Лакапином.

24 марта 919 г. Роман отправил во дворец пресвитера Иоанна и Феодора Мацука с объяснениями, что произведенный переворот не обозначает революции, но вызван опасениями замыслов Льва Фоки и боязнью, чтобы он не лишил власти царя Константина; что для охранения жизни и безопасности царя он находит нужным свое присутствие во дворце. Хотя таково должно было быть соглашение царя с Романом, но подобное предложение не нашло сочувствия в патриархе Николае. Тогда снова выступает воспитатель царя Феодор с предложением, сделанным им Роману, приблизиться с флотом к Вуколеонской гавани, где был дворец того же имени, в котором жил тогда Константин. В день Благовещения Роман подошел к Вуколеону, правительство в лице магистра Стефана и патриарха оставило без борьбы дворец; Роман дал клятву, что он имеет мирные намерения, и без борьбы вступил во дворец, отдав почет и царское поклонение Константину. С своей стороны царь выразил полное доверие и внимание к Роману, дав ему звание магистра и предоставив ему влиятельную должность великого этериарха. Соглашение между царем и Романом скреплено было актом присяги, заключенным в церкви Фара, которым Роман Лакапин обязывался не предпринимать ничего против царя Константина и быть в его подчинении. Такое же обязательство и клятвенное обещание взято было с паракимомена и Льва Фоки. На таких условиях произошло соглашение, сопровождавшееся громадной важности последствиями не столько для империи, сколько для Константина VII лично.