«Оба, — говорит о них историк Пселл (1), — уже перешагнули юношеский возраст, но были различны нравом. Василий был старше возрастом и казался всегда бодрым и вдумчивым; что же касается Константина, то он всем казался распущенным, беспечно относился к жизни и любил удовольствия. И не оба были они носителями царской власти, так как старший Василий, обладая полнотой самодержавия, предоставил брату лишь разделять с ним царское имя. Многим, которые из наших сверстников видали царя Василия, он представлялся угрюмым и мягким по нраву, раздражительным и нелегко отходчивым, умеренным в образе жизни и всегда избегавшим роскоши. Но как я узнал об нем из старых писателей, таковым он не был поначалу, но из распущенного и праздного по жизни превратился в строгого к себе человека, как будто практические условия жизни образовали его характер, укрепив расслабленное и оживив вялое и вполне изменив всю его жизнь. Ибо сначала он не пренебрегал веселой компанией, часто влюблялся, не пренебрегал пиршествами, позволял себе царские развлечения и праздники, злоупотребляя молодостью и царством».
Это прекрасное место Пселла дает нам ключ к пониманию далеко не обыкновенной фигуры последнего представителя Македонской династии. Действительно, нельзя думать, что его детство и юношество окружали попечительные заботы и ласки близких людей. Мы знаем, что мать его томилась в заточении, из которого была освобождена лишь по смерти Иоанна Цимисхия, и что опекуны руководились простым и естественным соображением дальше от дел держать царевичей и предоставлять им полную свободу действий. Наступил, однако, момент, когда у старшего раскрылись глаза на положение дел и неожиданно проснулись дремавшие родовые свойства вообще богато одаренной династии. Если бы сохранилось больше сведений о первых годах единодержавия Василия, то, может быть, внимательный наблюдатель и нашел бы объяснение для выработки характера Болгаробойцы, но при настоящем состоянии источников приходится ограничиться догадками, к каким дает повод свидетельство Пселла.