Пёрл-Харбор: Ошибка или провокация?

Речь президента была симптоматична, в ней фактически объявлялся новый курс внешней политики Соединенных Штатов. Рузвельт заявлял, что великий североамериканский гигант не намерен сидеть сложа руки. Естественно, это не означало, что США стремглав ринутся на мировую арену и возглавят борьбу против агрессоров. Этому мешали «изоляционизм» и законы о нейтралитете. На пресс-конференции, состоявшейся 6 октября, град вопросов касался именно соотношения между законом о нейтралитете и «карантинной речью», но здесь Рузвельт повел себя как сфинкс. Сохраняя загадочную улыбку, он прямо не ответил ни на один вопрос, призывая журналистов «думать самим». Он лавировал. Президент еще не чувствовал под ногами той почвы, оперевшись на которую он мог бы сломить изоляционизм. Но он уже испытывал общественное мнение, которое медленно, но верно менялось в нужную сторону. В то же время он фактически провозгласил программу перевооружения — увеличения военного бюджета, преследуя две цели: первое — подготовиться к активному участию в мировой политике, и второе — решить внутренние экономические проблемы, вызванные кризисом 1937 г.

Пока внутри страны размышляли над тем, что имел в виду президент, за рубежом предельно резкая, откровенная и агрессивная речь Рузвельта вызвала бурную реакцию. Здесь, наверное, необходимо кое-что пояснить нашему читателю. Дело в том, что язык международных отношений, язык дипломатов насыщен определенными условностями — кодами, понятными только профессионалам. Так, например, если в беседе двух дипломатов один говорит: «По моему мнению, вашей стороне следует сделать то-то и то-то...» — это совершенно не означает, что этот дипломат именно так думает. Смысл его высказывания можно перевести на понятный непосвященным язык как: «Правительство нашей страны считает, что для улучшения взаимных отношений вашей стороне необходимо предпринять ряд мер, однако данная точка зрения не является окончательной и наше правительство оставляет за собой право от нее отказаться». То есть у профессионального дипломата нет своего мнения, его слова — это всегда позиция его страны, иное дело, что иногда эта позиция не окончательная и ее могут пересмотреть, и, чтобы не давать обещания, у дипломата появляется «собственное мнение». Или другой пример: ежегодно глава любого государства проводит прием для аккредитованных дипломатических представителей других держав. Такое протокольное, рутинное мероприятие — пройти, поздороваться, улыбнуться... Главное никого не забыть. Однако если на подобном приеме глава государства особенно дружелюбен с кем-то из послов или посвящает беседе с ним необычно много времени, это означает только одно — намечается потепление в двусторонних отношениях, возможно подписание какого-то важного документа. Кстати, несущественно, о чем они говорили на приеме, как правило, о погоде, детях и прочих никак не связанных с политикой вещах. Это жест, сигнал для знающих, короче, кому надо, тот поймет. Похожий случай произошел 12 января 1939 г. на традиционном новогоднем приеме у Гитлера. Рейхсканцлер необычайно долго беседовал с советским послом — это был один из первых шагов, дорога же закончилась в августе 1939 г. подписанием пакта «Молотова— Риббентропа»...

Но вернемся к «карантинной речи». Для профессионалов во многих столицах мира она явилась сенсацией. Мало кто в мире ожидал от американского президента столь мощного демарша. Ведь в ней Рузвельт открыто заявлял, что Америка ни при каких условиях не намерена сотрудничать с Японией, Германией и Италией. Кроме того, Белый дом давал понять, что активизирует свое сотрудничество с миролюбивыми нациями и, возможно, Лигой Наций. Становилось ясно, чью сторону займут США в случае военного конфликта. Здесь было важным само понимание того, на чьей стороне окажется промышленная мощь Штатов, их армия и флот были не столь важны, как возможная экономическая помощь.

Не будет историческим открытием и следующий вывод — к октябрю 1939 г. Франклин Делано Рузвельт совершенно ясно сознавал угрозу мировой войны. Скорую угрозу. Он, в отличие от многих своих коллег по обе стороны Атлантики, отдавал себе отчет, что агрессоры не остановятся сами — их необходимо остановить, мирным или военным путем — это уже зависит от того, насколько широко распространится «эпидемия мирового беззакония».