Перламутровая дорога

Ждан догадывался об исключительной легкомысленной природе счастья и вовсе не рассчитывал на его благосклонность по отношению к себе. Гораздо вернее не полагаться на то случайное и непостоянное, с чем обычно приходит к нам ветреное счастье, а не допускать к себе несчастья, и делать для этого всё, что в наших силах. Так трезво размышлял Ждан, когда ему приходилось думать об этом. А несчастья обычно приходили с другими людьми и, скорее всего, поэтому Ждан сторонился всяких компаний и стремился избежать любого общения.

Но люди этот вопрос решали для себя иначе. Ждан, как человек не тоскующий по невозможному и не ждущий от жизни никаких подарков, представлялся окружающим человеком лишённым внутренних проблем и противоречий, пожалуй, даже баловнем судьбы, счастливчиком… К нему тянулись, его общества искали, но Ждан стремился лишь к природе, к общению с ней посредством холстов и красок. Ждану казалось, что природа благожелательно внимает ему, более того, ведёт с ним непрерывный и непринуждённый диалог, хотя трудно было отделаться от упрямой мысли, что он слышит лишь приглушённое эхо, в котором было очень сложно узнать собственный голос, изменённый и преображённый окружающим пространством. Только для Ждана было неважно, обладает ли его окружение независимым от него сознанием или способно лишь вбирать в себя чужой разум и отражать от себя чужие чувства – всё равно оно представало для Ждана щедро наделённым всеми качествами живого существа.

Но как же люди – часто вопрошал сам себя Ждан. Всегда они связывают со мною что-то, что я им дать не в состоянии. Ведь я непременно обманываю все их ожидания, хотя, казалось бы, никоим образом не даю для них ни малейшего повода.

Ждан никак не мог научиться вести себя так, чтобы у людей не складывалось впечатление, что он владеет тем сокровенным, непознанным и спасительным, которое они все так безуспешно ищут. Но именно такая иллюзия и возникала, развеять которую не удавалось никак: ни безуспешно изображая себя неудачником, ни спрятавшись в ненадёжной тени одиночества, ни пытаясь сразу же разочаровать в себе собеседника. Ничего не помогало – окружающие продолжали считать Ждана счастливчиком и баловнем судьбы.

Но вдруг это правда, тем паче все вокруг об этом твердят, исполненные сознания в собственной правоте?

Наверное, отчасти так оно и было – Ждан всегда находил повод для радости в душе, хотя нет, такой повод даже не приходилось искать, он сам находил Ждана, соревнуясь с другими в стремлении привлечь к себе внимание лучшими проявлениями своей природы: травы изгибались стремительными шелковистыми телами, пуская навстречу солнечных зайчиков, мокрых от утренней росы; земля, освободившаяся от снега, сочилась пряными пьянящими ароматами, наполняя всё тело бодрящей весенней свежестью; стволы деревьев открывали для обозрения свои восхитительные гобелены из мохнатой коры, простирающиеся от пушистых изумрудных мхов до густых фисташковых крон; скалы увлекали прихотливой живописью лишайников и разноцветных грибков, укрывающих тончайшими слоями грубое каменное полотно; тополиный пух, сбиваясь в клубы и заплетаясь по земле, увлекал своей забавной игрой, изображая лёгкие кучевые облака…

Однако чем острее переживал Ждан подобные невинные радости, тем более его страшил противоречивый мир людей, с его бессмысленным культом счастья, ради которого совершалось столько глупостей и жестокости, исписывались всяким вздором унылые амбарные книги и строились никому не нужные перламутровые дороги.

– Просто ты любишь тех, кого не бывает и тебя манит то, чего не существует.

Ждан оглянулся и не увидел ничего кроме каменного крошева и моря, несущего по своей поверхности ломаные линии чернеющих гребешков приливных волн. Ждан облегчённо вздохнул, дорога была пуста.

– И ни при чём здесь людской мир, он ничем не хуже всего того, с чем тебе приходится соприкасаться.

– Но деревья и цветы живут по иным законам?

– Нет, законы едины для любой материи: живой и неживой. Только людям случилось осознать иллюзию, обособить её и научиться отличать её от правды, познав одну из граней истины.