Перманентная революция

VII. ЧТО ОЗНАЧАЕТ ТЕПЕРЬ ЛОЗУНГ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ДИКТАТУРЫ ДЛЯ ВОСТОКА?

Сбиваясь на сталинское понимание исторических «ступеней» – эволюционно-филистерское, а не революционное, – теперь уже и Радек пытается канонизировать лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства для всего Востока. Из «рабочей гипотезы» большевизма, которую Ленин приспособлял к ходу развития определенной страны, изменял, конкретизировал, а на известном этапе отбросил, Радек делает сверхисторическую схему. Вот что он на этот счет, не уставая повторяет в своей статье:

«Эта теория и вытекающая из нее тактика применима во всех странах молодого капиталистического развития, в которых буржуазия не ликвидировала вопросов, оставленных ей в наследство предыдущими социально-политическими формациями».

Вдумайтесь в эту формулу: ведь это же торжественное оправдание каменевской позиции в 1917 г. Разве русская буржуазия через февральский переворот «ликвидировала» вопросы демократической революции? Нет, они оставались неразрешенными, и в том числе вопрос всех вопросов: аграрный. Как же Ленин не понял, что старая формула все еще «применима»? Почему он снял ее?

Радек раньше ответил нам на это: потому, что она уже «осуществилась». Мы этот ответ рассмотрели. Он совершенно несостоятелен и вдвойне несостоятелен в устах Радека, который стоит на том, что сущность старого ленинского лозунга совсем не в формах власти, а в фактической ликвидации крепостничества путем сотрудничества пролетариата с крестьянством. Ведь этого то, как раз, керенщина и не дала. Отсюда вытекает, что для разрешения наиболее острого сейчас вопроса, именно китайского, экскурсия Радека в наше прошлое вообще ни к чему. Рассуждать надо было не о том, что Троцкий понимал и чего не понимал в 1905 году, а о том, чего не поняли Сталин, Молотов и особенно, Рыков и Каменев в феврале-марте 1917 года (какова была в те дни позиция самого Радека, мне неизвестно). Ибо, если считать, что в двоевластии демократическая диктатура «осуществилась» настолько, чтоб сделать неотложной смену центрального лозунга, тогда необходимо признать, что в Китае «демократическая диктатура» гораздо полнее и законченнее осуществилась в гоминдановском режиме, т. е. в господстве Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Вея с тан-пин-сяновским[12] хвостом. Тем более, значит, обязательна была смена лозунга в Китае.

Но ведь «наследство предыдущих социально-политических формаций» в Китае еще не ликвидировано? Нет, не ликвидировано. А разве оно было ликвидировано у нас к 4-му апреля 1917 г., когда Ленин объявил войну всему верхнему слою «старых большевиков»? Радек противоречит себе безнадежно, путается и мечется из стороны в сторону. Заметим, что он совсем не случайно употребляет сложное описательное выражение насчет «наследства формаций», варьируя его в разных местах и явно избегая более короткого выражения: пережитки феодализма или крепостничества. Почему? Потому, что Радек только вчера еще начисто отрицал эти пережитки, вырывая тем самым всякую почву под лозунгом демократической диктатуры. В докладе своем в Коммунистической Академии Радек говорил:

«Истоки китайской революции не менее глубоки, чем истоки нашей революции 1905 года. Можно сказать с уверенностью, что союз рабочего класса с крестьянством будет там сильнее, чем был у нас в 1905 году, по той простой причине, что они будут бить не по двум классам, а по одному классу – буржуазии».

Да, «по той простой причине». Но если пролетариат вместе с крестьянством бьют по одному классу, буржуазии, – не по пережиткам феодализма, а по буржуазии, – то как называется такая революция, позвольте вас спросить? Неужели же демократической? Заметьте, что Радек говорил это не в 1905 г. и даже не в 1909, а в марте 1927 года. Как же тут связать концы с концами? Очень просто. В марте 1927 года Радек тоже сбивался с верного пути, только в другую сторону. В своих тезисах по китайскому вопросу оппозиция внесла коренную поправку в тогдашнюю односторонность Радека. Но в приведенных только что его словах все же было ядро истины: сословия помещиков в Китае почти нет, землевладельцы связаны с капиталистами неизмеримо теснее, чем в царской России, удельный вес аграрного вопроса в Китае поэтому гораздо меньше, чем в царской России; зато огромное место занимает национально-освободительная задача. Соответственно с этим способность китайского крестьянства к самостоятельной революционно-политической борьбе за демократическое обновление страны никак уж не может быть выше, чем у русского крестьянства. Это нашло, в частности, свое выражение в том, что ни до 1925 г. ни за три года китайской революции в Китае вовсе не обнаружилось народнической партии, которая написала бы аграрный переворот на своем знамени. Все это в совокупности показывает, что для Китая, уже оставившего позади опыт 1925-1927 г. г., формула демократической диктатуры представляет собой реакционную ловушку, еще более опасную, чем у нас после февральской революции.