Пермские чекисты (сборник)

— Но ведь и Никто — это не просто никто, а сокращенное: Ник-олай То-лмачев... Правильно понял?

— Правильно... — протянул Толмачев и задумчиво произнес: — Но что все-таки делается в Питере? Товарищи из Центрального Комитета передавали через Свердлова. Первыми восстание должны начать Петроград или Москва. Если сорвется, надежда на Урал.

— Значит, от того, какие вести придут завтра из Питера или Москвы, зависит наша судьба?

— Судьба революции!

Оба замолчали, словно прислушиваясь: не донесет ли ветер каких вестей? Но кругом было тихо: ни гудков, ни выстрелов, ни криков. Лишь слегка потрескивали раскаленные угли в камине.

На столе лежало недописанное письмо. Николай протянул его Федору:

— Может, когда-нибудь внуки будут удивляться нашему нетерпению. Но ведь то, что мы торопили, и было нашей жизнью!..

Лукоянов взял в руки начатое Толмачевым еще вечером письмо и прочел первые строки:

«Пермь, 25 октября 1917 года. Здесь изменений мало... Много митингов... Но не этим полна голова, хотя возня с ними и отнимает целый день. Революция идет к девятому валу. Столкновение в форме «захвата» или «восстания» неизбежно и, по-моему, нужно. Может быть, уже началось...»

И Федор невольно подумал: «Как тонко надо чувствовать время, чтобы так писать! Неужели и впрямь началось?..»

Весть о победе вооруженного восстания в Петрограде телеграф принес в город 26 октября 1917 года во второй половине дня.

В Перми состоялся митинг рабочих и солдат. Федору Лукоянову как начальнику штаба Красной гвардии предстояло сделать два срочных дела: организовать охрану митинга и отредактировать первый номер большевистской газеты «Пролетарское знамя», руководить которой ему поручил окружной комитет большевиков. Репортерская заметка донесла до нас подробности событий: «Днем по городу пронеслась молва о питерских событиях. Смутно, сбивчиво, из уст в уста передавались последние известия. Хотелось проверить, узнать. И невольно многие вспомнили о трамвайном парке... Всех охотников до речей собралось не менее полутора тысяч».

Митинг проходил в Разгуляе — в трамвайном парке. Высокое здание из красного кирпича выделялось среди деревянных домишек рабочей слободки. В огромное помещение с двух сторон вели по восемь высоких дверей. Под потолком ярко горели электрические лампы.

Расставив красногвардейцев с винтовками у всех открытых дверей, Федор поднялся к Николаю Толмачеву на штабель сложенных рельсов. Они с нескрываемым восторгом окинули взглядом гудящую толпу. И когда мест в зале уже не осталось, с грохотом закрылась последняя, шестнадцатая, дверь. Зал притих, насторожился.

Подойдя к краю стального помоста, Николай не сказал, а скорее выкрикнул:

— Товарищи! Вчера в Петрограде восставшие рабочие, солдаты и матросы штурмом взяли Зимний дворец. Министры буржуазного Временного правительства арестованы. Вся власть в столице перешла в руки пролетариата...

— Скажи лучше, когда Пермский Совет временных комиссаров из города выгонит? — гаркнул что есть мочи раненый солдат, словно боясь, что его могут не услышать.

— Это зависит прежде всего от вас, товарищи солдаты и рабочие! Вы должны ставить эти вопросы и требовать их выполнения...

Потом выступали другие ораторы.

Один из них — эсер Шварц в модном пальто с бархатным воротником — заявил, что Советам не надо торопиться с захватом власти, так как это может вызвать беспорядки. На него зашикали, и он, опираясь на трость, осторожно спустился с помоста.

Слово взял матрос из Ревеля, невесть каким образом оказавшийся в тот вечер в Перми.

— Я предлагаю, — сказал матрос, — поддержать Совет Народных Комиссаров во главе с Ульяновым-Лениным, а от Пермского Совета потребовать взятия власти в городе в свои руки.

Зал зашумел. Раздались голоса:

— Верно! Надо брать власть и в Перми!

Тут выступил вперед Федор Лукоянов. Он поднял руку. Зал слегка затих.

— Товарищи! Есть предложение слова матроса из Ревеля считать резолюцией нашего митинга. Кто за?

Трамвайный парк ответил громом аплодисментов...

Сразу же после бурного митинга Лукоянов поспешил в бывший дом губернатора, где во флигеле разместились штаб Красной гвардии и редакция газеты. Надо было написать о резолюции в номер, а потом снарядить ночной красногвардейский патруль.

Только к полуночи оказался Федор в большевистском комитете. Людей здесь было много. Просидели опять до утра. Обсуждали и намечали план дальнейших действий. Знали, что меньшевики и эсеры без боя не сдадутся...

Враги революции разбросали по городу листки с призывом громить магазины и склады. Это было на руку ворам и бандитам. Клюнул на эту приманку и кое-кто из отсталых солдат.

За три дня до погрома несколько таких листков под названием «Сигнал» поднял у оперного театра Николай Толмачев. Стадо ясно, что контрреволюция спешит совершить провокацию, а ответственность за содеянное переложить на плечи рабочих-большевиков. Тогда как раз впору будет потребовать возврата к прежней «твердой власти».

«Надо предотвратить погром, — решает Толмачев. — Но как это сделать?»

Николай спешит к ближайшему телефону и называет номер:

— Сто тридцать.