Пернатый оберег

Горюнову Глеб не звонил – никак не мог простить нечистого на руку бывшего друга за то, что он втянул его в неприглядное деяние. Но Пригорюныч позвонил сам. Сначала, как обычно, развел канитель о дивидендах, которые Глеб опять категорически отказался получать, и пусть еще скажет спасибо, что Глеб на этот раз не послал пронырливого бизнесмена куда подальше по матушке по Волге. Потом Горюнов передал Глебу привет от Викентьева и его благодарность за уделенную Глебом в его пользу толику от никандровских наградных. Еще Горюнов сообщил, что их общая с Викентьевым знакомая Галина загремела в СИЗО.

– Какая Галина? – удивился Глеб. – Мы с Викентьевым ни с какой Галиной не общались.

– Ну та Галина, которая Карина, – объяснил Горюнов. – Она сменила себе имя, то ли для красоты, то ли из конспирации: наркотой ведь приторговывала. Боюсь, теперь за это дело она получит по полной, потому что Дэн Никандров купил у нее наркотик, укололся – и готов!

– Дэн Никандров умер? – ахнул Глеб. – Что же будет теперь с его мамой, Нелли Григорьевной? Сейчас позвоню Новикову, передам через него свои соболезнования!

Новиков тоже был в трансе.

– И как мы не усмотрели?! Нелли говорила, что сынок совсем уже излечился, встал на путь истинный. Будет опорой и поддержкой отцу! Но все это преображение случилось в Швейцарии, а приехал в Малинскую – и вспомнил старое. Как он сумел ускользнуть от охраны, не пойму! Но ускользнул, и понесло его в Коровино, к этой малолетней бандерше Галине-Карине. Хватил там дозу – и сердце не выдержало. Передам твое соболезнование Нелли, а к шефу я боюсь и подходить. Да, кстати, в прошлый раз забыл тебе передать, что Юлия очень беспокоилась о своих собачках в разнесенском собачьем санатории. Все сокрушалась, что никак не может связаться с единственным человеком, которому хотела бы и могла бы доверить контроль за надлежащим уходом за мохнатыми пансионерами. Полагаю, что этот единственный человек – именно ты.

– Что же ты мне рассказывал, рассказывал и в прошлый раз, и теперь, а о самом главном, о чем нужно было сообщить в первую очередь, сподобился сказать только сейчас?! – возмутился Глеб.

– Если бы я тебе это известие передал в первую очередь, ты бы ни о чем больше и слушать не стал, а сразу бы унесся в Разнесенск, – резонно возразил Новиков. – Алло! Алло! Отключился. Так и есть: уже на всех парах мчится выполнять Юлечкино пожелание.

Глеб действительно, отпросившись у начальства, даже не стал брать машину, а поехал в Разнесенск на скоростной электричке. На станции в Разнесенске он спросил у первого попавшегося горожанина, где располагается кинологический приют, и разнесенец с удовольствием указал:

– А во-о-он там! Где раньше было колхозное поле. Колхозники там картошку, капусту и морковку выращивали, теперь там собачий курорт и построили!

О том, что он пошел верной дорогой, Глеб понял задолго до того, как увидел ухоженные просторные вольеры. Бодрый собачий лай разносился километра на полтора от приюта обездоленных злыми людьми и суровой жизнью, но везучих шавочек.

– Дай бог всем людям, особенно в моногородах, так жить, как живут наши зубастые пансионеры, – заверил Глеба директор приюта. – Смотрите, какие песики довольные и упитанные! Шерсть у них так и лоснится! Передайте нашей благодетельнице, что мы, администрация, лучше сами недоедим-недопьем, а о собачках позаботимся в первую очередь!

Однако в действительности не все обстояло так благостно. Осматривая приют, Глеб попросил директора его не сопровождать, поскольку он встретил старого знакомого – боевого пенсионера, некогда по недоразумению не понятого лимоновцами. Бравый лево-правый активист, видимо, подрядился на работу в приют, так как вычищал с помощью совка, лопаты и метлы один из просторных вольеров от продуктов собачьей жизнедеятельности. Вокруг него вились, всячески ласкались и всеми способами выражали свою преданность разномастные пансионеры. Неблагодарные шавки явно считали своим благодетелем не Юлию, угрохавшую на их содержание немереные деньги, а этого служителя метлы и здоровой плошки с аппетитным кормом, хотя метелкоплошконосец алкал в приюте не столько служения благородным гринписовским идеалам, сколько приработка к своей скудной пенсии. Глеб хотел было поздравить пожилого борца за права и свободы, распрощавшегося наконец с бесперспективной, неблагодарной и, главное, бесплатной политической деятельностью. Мол, лучше за деньги махать метлой, чем бесплатно торчать на митинге с плакатом «Долой того-то или то-то!». Но у него язык присох к нёбу: на лбу у благонамеренного гражданина красовалась огромная синяя шишка.

– Опять ездили в Москву на митинг? – посочувствовал Глеб.

– Нет, – пожимая руку Панову, возразил пенсионер, – это здесь, на местном митинге меня так угостили. Протестовали против вырубки леса, а результат – вот он, на лице, в смысле – на лбу.

– А что, разве еще есть что вырубать? – удивился Панов. – Ведь, по-моему, и так уже все сгорело!