Перо Адалин

– Молись, вершитель судеб. Ты станешь камнем в желудке пьяницы. Ты потеряешь и руки, и ноги, и одно слово останется в твоей голове – мое имя. Я умру, когда сестра перестанет дышать, но избавиться от моей тени отныне не надейся. Не закрывай больше глаз – стоит тебе уснуть, и я приду. Живи долго, будущий лорд. Мне хватит сил сжить тебя со свету.

Альвах вытянул шею, стараясь разглядеть за спиной разгневанного палача дорогого человека. Клер больше не кричала, и Альваху показалось, что земля ушла из-под его ног, а сам он падает куда-то в бесконечную пустоту. Юноша всей душой проклинал тишину, готовый отдаться на пытки проклятых Тенебрис, лишь бы услышать голос сестры.

– Клер, Клер, Клер… – упорно умолял юноша, вкладывая всю веру, на которую был способен. Альвах не перестал звать ее, и когда Маркус силой открыл его рот и потянул пальцами за язык. Последний раз произнесенное имя Клер умерло где-то в глубине – рот наполнился кровью, а голова, казалось, раскололась надвое от резкой боли. Альвах из последних сил цеплялся за остатки сознания, но мир перед его глазами неумолимо тонул в черноте. Голова пленника безвольно повисла на шее.

Клер же ничего не слышала – она давно потерялась в мутных волнах боли, отнявших ее сознание.

Разумеется, Леверн всего этого не видел. Он отправился на поиски Альваха, едва закончилось нудное совещание. И нашел друга – в сарае, подле сестры, когда мертвая тишина уже осела на стенах.

* * *

Фелиция слушала брата, не веря своим ушам. Ее пальцы на колене Леверна дрожали, а Альвах, застывший камнем во время рассказа, не сводил с них сосредоточенного взгляда.

– Я нашел их слишком поздно. Ни Аль, ни Клер не были в сознании, их сердца еле бились, провожая друг друга в последний путь. И только я мог помешать им.

Леверн откинул голову, ударившись о каменную стену. Воспоминаниям не было нужды спрашивать разрешения – они нахлынули так, словно все случилось вчера.

Когда он нашел Клер, она походила на ошметок мяса, которым кормят собак. Леверн боялся даже взять ее на руки, земля вокруг сестренки была багровой, и от увиденного у него перед глазами все плыло. Красивые косы Клер потемнели от крови, и никакие слезы не могли стереть этот цвет с ее тела. Сестренку унесли лекари, а юноша только смотрел вслед, надеясь, что земля под его ногами разверзнется и заберет его в свою пропасть. Альваха увели вслед за Клер, и целители, которых привел перепуганный гонец Леверна, не скрывали недоумения. Альвах, несомненно, был жив, но не приходил в себя. Бегло осмотрев его, лекарь подтвердил, что Альваху отрезали язык.

О состоянии Клер выводов делать не спешили и силой держали Леверна на расстоянии. Долгие ночи лекари не позволяли заходить в комнату, где пытались спасти девочку. За жизнь людей, которые стали для Леверна всем миром, не мог поручиться ни один из приведенных им лекарей, сколько бы золота он им ни пообещал, как бы ни грозился отнять их жизни.

Будущему рыцарю уже грозило безумие из-за нескольких дней ожидания, и он был готов пройти все царство жестоких Тенебрис на коленях, лишь бы вымолить у них шанс на спасение друзей, раз Санкти пропускали его молитвы мимо ушей. И подобный шанс появился, когда Леверн вспомнил, что его фамилия – не пустой звук для человека, которого редко можно встретить в наши дни. Флоресы в свое время хорошо потрудились на благо королевства и с тех пор вправе были потребовать от самого сильного мага этих дней любую услугу, какой бы сложной она ни была. Подобную вольность маги позволяли один раз на поколение отпрысков древнего рода, но Леверн, спеша навстречу со спасителем, отлично знал, что никто еще такой возможностью не воспользовался.

Леверн был готов верить в магию до конца своих дней, наблюдая, как исчезают раны на теле Клер, как кожа, лохмотьями свисавшая с ног, заживает прямо на глазах, а лицо приобретает здоровый румянец. Юноша, склонившись в низком поклоне, предлагал в знак благодарности старцу, который не снимал потертый плащ даже в душной комнате, что угодно, но тот отказался от любой предложенной награды.

– Раны не пройдут бесследно, – предупредил маг, смотря, как спокойно дышит Альвах, немного ворочаясь во сне. Они остались вчетвером в маленькой комнате, освещаемой полной луной. Указывая на спящего юношу, он пояснил: – Ему придется платить. Я не знаю, что с ним, – признался старец. – Я исцелил тело, вернул язык, но вместе с голосом к нему вернется боль, намного сильнее той, что он испытал. Она не уйдет, будет приходить все чаще и чаще, и однажды сведет его с ума. Боль не вернется, если я заберу его голос, но тогда мальчик больше не произнесет ни звука. Реши, что мне отнять, а что оставить.

– А с Клер? – Леверн скрестил пальцы, впервые ощутив тяжесть, никогда ему не знакомую. Он не хотел решать. Не хотел, чтобы за его ошибки платили другие. Но никто не спрашивал о его желаниях, и теперь жизни родных, с таким трудом отвоеванные у смерти, требуют еще лишений.

– Я забрал и боль, и шрамы, это несложно. Но забрать память мне не под силу. Что они чувствовали, что пережили, останется с ними навсегда