Перо динозавра

— Асгер вырос без отца, и это никогда не было проблемой. Когда ему исполнилось восемнадцать, он решил, что тоже хочет стать биологом. Поначалу я была против, потому что академическая карьера — не для слабых людей. Это сплошная борьба. За средства, за престиж, за свободу действий. Я, честно говоря, сомневалась, что Асгер сможет с этим справиться. Он индивидуалист по натуре, осторожный и очень чувствительный. Но он настаивал. В этом была своя логика, он рос рядом с биологом, и когда он просил сачок на Рождество или аквариум на день рождения, я их ему и дарила. Не знаю, на что я рассчитывала, — она покачала головой. — В 1989 году в Копенгагенском университете открылась ставка заведующего отделением паразитологии, я подала на конкурс и получила эту должность, хотя даже в самых смелых фантазиях на это не рассчитывала. Однако в середине летних каникул мне позвонили и сказали, что выбор пал на меня. Не прошло и недели, как Асгер получил письмо от Копенгагенского университета — он был зачислен на биологический факультет. Тем же летом мы переехали. Я продала квартиру в Орхусе и на эти деньги купила две в Копенгагене — эту и ту, в которой живет Асгер, на Гласвай.

Осенью Асгер начал учиться на естественно-научном факультете. В окно кабинета я видела, как, смущаясь, он входит в университет, и в ту же неделю я вдруг увидела Ларса. Конечно, я не исключала, что он, быть может, продолжает здесь работать, но все-таки я была поражена, когда его увидела. Мы не виделись восемнадцать лет и не поддерживали отношений. Прошло почти полгода, прежде чем мы столкнулись лицом к лицу. Довольно странно, если учесть, что его кабинет был в том же здании, на два этажа выше моего. Тем не менее впервые мы столкнулись только перед Рождеством. Самое странное, что он, кажется, был даже рад меня видеть. Он вдруг нагнал меня в коридоре, развернул к себе и несколько раз повторил, как это невероятно. Он понятия не имел, чем я все это время занималась, спрашивал, стала ли я биологом. Да, да, сказала я. Окончила Орхусский университет. Он ничего не спросил о нашем сыне. Очевидно, у него совершенно стерлось из памяти, что когда-то он осчастливил меня ребенком. Тут к нам подошел Асгер, и Ларс протянул ему руку. «Это мой сын Асгер, — сказала я. — Он учится на первом курсе». Я уставилась на Ларса, но его лицо было непроницаемым. Он только пожал Асгеру руку и поприветствовал его на факультете.

С профессиональной точки зрения я вдруг стала очень востребована. Это было начало девяностых, паразитология тогда быстро развивалась, речь шла о помощи странам третьего мира, и правительство щедро спонсировало наши проекты за пределами Дании. Шистосомоз как раз привлек всеобщее внимание, и я руководила тремя огромными исследовательскими проектами, два из которых шли в Центральной Африке. Асгер был доволен. Он легко справлялся с учебой и чувствовал себя, по всей видимости, как рыба в воде. Я радовалась за него и в то же время немного беспокоилась. У него не было друзей, он никуда не ходил. Основным его занятием было чтение спецлитературы и подготовка к очередному экзамену, а когда он наконец оказывался свободен, то возился с террариумами, которых у него все прибавлялось и прибавлялось, ходил на выставки, читал или собирал насекомых. Я пыталась было расспрашивать, но он отделывался глупой улыбкой. Люди меня не интересуют, мама, говорил он. Я ученый. Меня больше всего смущало, что он всегда говорил это как-то заговорщицки, как будто мы с ним в этом были похожи. Я не хотела быть человеком, у которого нет друзей, потому что наука отнимает все его время — хотя в действительности дело обстояло именно так.