Перо фламинго (Иероглиф)

– Помилуйте, где же взять иную прислугу! – почти дружески рассмеялся следователь. – Моя вон кухарка, хоть и глупа, и неграмотна, а тоже туда же. Со свиным рылом, да в калашный ряд. Иной раз и меня уму-разуму учить начинает или выговаривает о чем-нибудь. Да я не сержусь на неё… Однако же, любезный, одного я не пойму, хоть и ни черта не смыслю в фотографическом деле. Как могло возникнуть изображение события до того, как сие печальное событие произошло. Ведь горничная сказала мне и доктору, что она видела эти снимки задолго до болезни Петра Викентьевича? – и следователь не мигая уставился на собеседника. У Лавра по телу поползли мурашки.

– Можно взглянуть на это чудо?

Лавр на негнущихся ногах направился к железному шкафу, медленно, точно во сне, повернул ключ. Нехотя пошарил в глубине и вытащил плотный бумажный конверт. Так же медленно подошел к небольшому простому деревянному столу, заляпанному какой-то краской и еще невесть чем, и вытряхнул содержимое конверта. Два снимка выскользнули и улеглись изображением вниз, один на другом. Следователь быстро подскочил и подхватил их со стола, как ловкий картежник припрятанную карту.

На первом снимке он увидел ужасающую картину мучений покойного Петра Соболева, запечатленную столь ярко и четко, будто фотограф стоял у постели больного накануне смерти несчастного. Все страшные поражения кожи были видны совершенно ясно, при этом очевидно было, что человек на фотографии – несомненно, Петр Соболев.

При желании, вероятно можно найти подходящего, похожего на Петра натурщика, приложить умение и загримировать его, подобрать свет особым образом. И готово! Но зачем? Положим, преступление задумывалось давно, существует некий дьяволь-ский умысел, создается фотография якобы умирающего, а потом происходит и само убийство, которое рядится в мистические одежды.

– Когда вы, говорите, сделали этот снимок? – Сердюков оторвался от созерцания умирающего Соболева и поднял голову.

– Видите ли, я не делал этого снимка, именно этого снимка, в том смысле, что на нем изображено. Я делал другие снимки Петра, а этот возник непонятным мне образом, – пробормотал Когтищев, понимая, что его слова кажутся полицейскому детским лепетом, и оттого смутился еще более, чем усугубил подозрительность Сердюкова, который так и буравил собеседника взором.

– Послушайте, Лавр Артемьевич, я как человек верующий полагаю, что разного рода изображения если сами собой и возникают, то являют собой чаще всего образ Божественный, или, по крайней мере, религиозный, становясь чудотворными иконами. Тут же я вижу нечто ужасное и совершенно лишенное чудесного богоносного смысла. Поэтому, полагаю, что никакого чуда тут нет и быть не может, а есть только непонятный мне пока злой умысел. И чем больше я на это гляжу, тем больше убеждаюсь, что несчастный Петр Викентьевич был действительно убит, как доктор и подозревает!

– Ну, наконец-то! – воскликнул Лавр с деланным облегчением. – Слово сказано, и это слово – убийца! И убийца Пети – это я! Только объясните, объясните мне, недогадливому, зачем, зачем мне это понадобилось? – он обхватил руками свою лысую голову и сильно сдавил её. У него оказались очень красивые, длинные тонкие пальцы. Сердюков усмехнулся.

– Послушайте, если бы я обладал вашими талантами фотографического художника, я бы тотчас же запечатлел вас в этой чрезвычайно выразительной позе.

– Вольно вам насмехаться! Но ведь я действительно не могу понять, как получился этот снимок!

– Хорошо, допустим, вы не понимаете, как он получился. Но когда вы его обнаружили, что фотографировали до этого и где?

– Где? – спросил сам себя Лавр. – Где? – подумал, нахмурил лоб, который сложился неглубокими еще складками. – Где!

Он поднял палец, и лицо его на миг прояснилось.

– Я фотографировал Петьку, то есть Петра, в пустыне, в Египте. Недалеко от пирамид. Там же я сделал снимок Серафимы Львовны. А потом полез в саму пирамиду, полагая запечатлеть там неведомый мир фараонов. Да только помнится, что толком мне ничего снять там не удалось, освещения не хватило. Да, да, я припоминаю, что именно в такой последовательности все и было. Уже позже, в Петербурге, я стал проявлять и обнаружил эти снимки. Да так испугался, что не мог сообразить, стоит ли их показывать кому-либо. Но они будоражили мой ум, я не могу понять, как они получились, что это значит. Ведь я не видел перед собой подобной картины! И представьте мой ужас, когда я увидел умирающего Петю, покрытого точь-в-точь такими же язвами, как на фотографии, почти через год, после того, как я сделал этот снимок! Я совершенно растерялся. Что же получается, будто я накликал на него эту напасть своими фотографиями! Но что же тогда значит милая и прекрасная Серафима, закопанная по самую голову в песок? Когда я думаю об этом, то холодею от ужаса.

– Послушайте, сударь! Оставим в стороне мистику. Опыт подсказывает мне, что любую мистику можно объяснить вполне реалистическим образом. Вы осматривали свой фотоаппарат, вы проверяли его?