Перо фламинго (Иероглиф)

– Господа, прошу понять меня правильно. Я прежде всего ученый. И предмет моих исследований – объективные данные, которые представляет археология, изучение письменных источников. Однако все, что мы знаем об Альхоре, скорее относится к области мистического. Да, так случилось, что близкие мне люди оказались во власти этих странных иллюзий пустыни. Их впечатления, надо заметить, весьма яркие, совпадают с теми скудными данными, которые мы имели до сих пор от немногочисленных путешественников, оказавшихся в подобных же условиях. Но этого мало. Нет данных для всестороннего изучения. Поэтому я пока воздерживаюсь от каких-либо комментариев. Хотя, разумеется, история об Альхоре чрезвычайно будоражит сознание и воображение. Я, признаться вам, и раньше много думал о нем, и мечтал увидеть, но, увы, Альхор сам выбирает, кому явиться.

Незаметно, сам того не желая, он все же принялся рассказывать о странном пустынном городе-призраке, не называя, однако, при этом имен тех, чьи впечатления он пересказывал. Слушатели сидели не шевелясь, боясь пропустить хоть слово. Профессор глядел в зал и видел, ощущал, что в данный миг перед ним находится сообщество, которое боготворит его, ловит каждое его слово. И вдруг его словно обожгло. В этой единой картине одухотворенных лиц он натолкнулся на одно, бледное, холодное, отстраненное, чужое, враждебное, инородное – лицо Серафимы Львовны. Профессор даже отшатнулся, покачнулся, словно его ударили в грудь. И, в тот же миг, он явственно увидел молнию, которая сверкнула, ослепила его. Безумный, отчаянный, полный боли и страсти взгляд вспыхнул и погас. Но все же Соболев успел понять, в какую сторону он был направлен. В том углу аудитории, с краю сидел Аристов.

– Профессор! – донеслось до его уха. Осторожный голос одного из присутствующих вывел Соболева из оцепенения, в которое он впал.

– Простите, я сильно увлекся. – Соболев с трудом взял себя в руки и провел по глазам ладонью, словно желая смахнуть увиденное. – Мой разум бессилен объяснить вам сущность Альхора. Приходится прибегнуть, как всегда, к мудрости древних. «Я знаю, что ничего не знаю!»

Последние слова докладчика потонули в громе аплодисментов и восторженном реве слушателей.

Глава двадцать четвертая

Что ж, надо смириться с ролью злодея, человека жестокого, равнодушного к чужой боли, и продолжать терзать души несчастных во имя поиска истины. Для их же блага. Впрочем, последнее не очевидно. Долгий опыт Сердюкова привел его к осознанию того, что часто правда никому не нужна. Она горька, печальна, либо отвратительна и унизительна. Но если она никому не нужна, тогда зачем он так упорно её ищет и добивается? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Просто так его создал Господь Бог, не дал ничего иного, кроме упорного служения истине. Константин Митрофанович давно привык к тому, что в его жизни нет ничего кроме службы, службы царю и Отечеству. Это если выражаться высоким штилем. А если по-простому, то вся его жизнь была чередой бесконечных темных историй, которые он раскапывал, выуживая правду, выискивая преступника.

Все это так, но только как поступить, если частенько жертва и преступник одинаково несчастны? Закон, закон, воскликнет читатель, следователь полиции должен неотступно следовать только закону! То-то и оно, что закон незыблем, а вокруг его плещется море человеческих судеб и океан страдания. Вот и разберись. Вот и выплывай, как знаешь, чтобы действия по закону империи совпадали с Божескими законами и собственной совестью.

Эти мысли закрутились в голове, когда Сердюков двинулся в комнату юной вдовы. Зоя Федоровна была предупреждена свекровью о визите полицейского и попыталась взять себя в руки.

Сердюков вошел, вежливо поздоровался и чуть поклонился, выражая свое соболезнование. Вдова в черном шелковом платье, бледная, тоненькая, прозрачная, только едва кивнула в ответ.

Сердюков вздохнул. Как можно жить в доме, где женщины так прекрасны! Его собственная судьба причудливым изгибом обошла те счастливые и полные душевного трепета события, которые называются любовью или семейным счастьем. Красивая женщина повергала его во внутреннее беспокойство, вносила сомнения в мироустройство его души, мешала думать. Он с трудом вынес беседу с хозяйкой дома, о внешности которой недаром по столице ходили легенды. И вот теперь еще одно испытание.

– Я знаю, что вы скажете! – вдруг резким высоким голосом начала Зоя Федоровна. – Якобы Петечку кто-то убил. Но я вам сразу скажу, что это полный абсурд, чушь, и мне нечего добавить к моим словам. Я никого не подозреваю, ничего особенно не замечала, и более нам не о чем говорить!

Зоя посмотрела на следователя с некоторым вызовом. Тот спокойно пожал плечами и с таким удобством расположился в предложенном кресле, что стало ясно уходить он не собирается.