Перо и скальпель. Творчество Набокова и миры науки

Genus (род). Качество рода, то есть его природное или искусственное состояние, зависит от разрыва между ним и любым другим родом, а также от межвидовых разрывов внутри этого рода. Чем больше межродовой разрыв и чем меньше межвидовые, тем более естественным оказывается род. Но когда – со вздохом облегчения – мы обнаруживаем прекрасно ограниченный «естественный» род (Glau-copsyche или Scolitantides или настоящую Aricia), состоящий из ряда тесно связанных – и все же различающихся узором и строением – видов, объединенных более чем удовлетворительным air defamille[305], — мы, боюсь, обманываем сами себя: этот «естественный» род не что иное, как расширенный вид, и его представители, так сказать, с пылу с жару из подвидовой печи: они только что пересекли границу видового союза, или расового вассалитета – это «хорошие» виды, да – но этот ранг был получен так недавно, что они все еще проявляют именно те черты конспецифичности, которые мы воспринимаем как характеристики «естественного» рода. Хрупкий мостик между видом, содержащим ряд четко разграничиваемых подвидов, и четко определенным родом, содержащим ряд близко связанных видов на самом деле протянут над очень мелкими водами [NB: 340–341].

Разрывы имеют принципиальное значение, потому что, если их нет – если серии форм совершенно непрерывны? – то мы имеем дело с «родом», который трудно отличить от политипичного вида, и его абсолютный статус трудно определить, пока нам не поможет время. Наличие отчетливых пробелов внутри рода или между видами позволяет таксономисту очерчивать определенные границы, но эти контуры всегда под вопросом. Синхронический подход ограничивает для ученого возможность понять статус формы или группы форм; диахроническое исследование, будь оно только возможным, освободило бы наблюдателя от иллюзии фиксированных форм, в данный момент встречающихся в природе[306].

Как таксономист Набоков был заворожен двусмысленным статусом форм, чье положение в классификационной системе могло измениться на основе научных исследований: «…монотипичный вид может в одночасье превратиться в политипичный – это библиография, а не биология» [NB: 340–341]. Применительно к собственному выводу, что Cyclargus Nab. – монотипический род (а единственный вид внутри него – аттоп Lucas), он написал: «Вполне возможно, что кто-то другой 1) обнаружит, что в каком-нибудь уголке Кубы аттоп производит четко определенные местные формы или 2) [дополнит эти данные] фактами, которые были мне неизвестны – ив результате монотипический аттоп без малейшей эволюционной деятельности с его стороны может вернуть себе политипичность, которой обладала до этой статьи» [Там же: 383]. А о своем самом значительном достижении, обзоре более 120 подвидов в роде Lycaeides, Набоков написал Э. Уилсону, что «этот труд будет важным и незаменимым лет 25, после чего кто-нибудь докажет, как я ошибался здесь и там. Вот в чем разница между наукой и искусством» [ДПДВ: 202]. Набоков считал, что общая картина знаний о мире природы постоянно меняется. Обнаруживаются новые лакуны, другие заполняются, а третьи остаются незамеченными, в зависимости от инструментария и критериев, используемых, чтобы давать оценку и характеристику открываемым формам. Таким образом, знание человека о природных процессах остается, как и сама природа, скорее изменчивым, текучим целым, чем устойчивой структурой: оно расширяется, по мере того как его удается пополнить новыми единицами информации. Именно поэтому Набоков настаивал на том, чтобы знание основывалось на точном, подробном наблюдении, и требовал, чтобы лакуны в знании оставались видимыми.

* * *

Набоков прекрасно понимал, что обобщения и абстракции расплывчаты и преходящи, но подробное конкретное наблюдение сохранит ценность надолго: