Пером по шапкам. Книга вторая. Жизнь без политики

«Тёма накакал в писсуар. Сначала пошёл только писать, я дал ему 10 статинок. Затем вернулся уже с «новой потребностью», я дал ему 50 статинок и попросил принести сдачу. Он вернулся без сдачи.

Сказал, что все стульчаки были заняты, пришлось накакать в писсуар. После этого ему сдачи не дали».

Причём это воспоминание никак не связано ни с предыдущими зарисовками грузин, армянского фотографа или с последующей картинкой из охоты. Так же неожиданно на стр. 427 даётся другое воспоминание, тоже ни с чем не связанное:

«Из детства: показывание жоп в окошко. Чем больше жоп, тем лучше. Собираются мальчишки, выстраиваются перед каким-нибудь домиком одноэтажным, снимают штаны, поворачиваются жопами и встают «раком». Кто-нибудь из них стучит в окошко. Человек выглядывает и видит шеренгу блистающих жоп. Потом все разбегаются. (Однажды меня тоже взяли с собой – по причине величины жопы и из желания втянуть в бесчинство.)»

Мне думается, что не только язык, но и само содержание разрозненных миниатюр весьма странное для публикации в книге. Не всё, о чём, шутя, балагурят между собой парни в отсутствие женщин или те же женщины в отсутствие другой половины человечества, можно вываливать в печать для всеобщего обозрения. Я полагаю, что нравственная цензура всё-таки должна существовать при печати. Да и просто в общении следует знать, в каком окружении, что говорить.

Мне вспоминается один случай. Мы с моей теперь уже покойной женой были в Индии в Бокаро, где я работал переводчиком на строительстве металлургического комбината. Однажды нам организовали экскурсию к берегу Индийского океана. Едем в автобусе. Рядом со мной с одной стороны жена, а с другой мой начальник Кузовков. Мы с ним были очень дружны. Да он и начальником для меня не был фактически, поскольку я был при нём переводчиком, а командовал он строительством кислородного цеха.

Так вот, едет автобус по жаркой Индии, а Кузовков разговаривает со мной о всякой всячине и начал рассказывать какой-то сальный анекдот. Но на середине рассказа он неожиданно осёкся и замолчал, глядя на мою жену. Я тоже посмотрел на неё. На лице моей супруги было выражение явного изумления, смешанного с испугом. Оно и остановило Кузовкова, который пробормотал:

– А что, разве твоя жена такие анекдоты не слушает?

– Нет, – говорю я, смеясь, – у нас это не принято.

– Ну, извините, – смутился Кузовков. – Я не знал.

Моя жена почти всю дорогу молчала, приходя в себя от услышанного несколько похабного анекдота.

Я, например, не смог бы дать ей книгу Никиты Михалкова хотя бы с таким текстом в виде анекдота на стр. 505:

«Через всю картину – человек, которому отсекают члены. За повторное участие в междоусобии наказывают отсечением руки. Грозят, что, если что, и между ног отрежут. Потом, уже в конце, когда его спрашивают, чем же собирается он воевать, весело отвечает, что между ног-то осталось!»

У нормального читателя такой анекдот ничего, кроме чувства гадливости, вызвать не может. Между тем, через десять страниц Никита Михалков публикует одну фразу: «Трагедия нашего века в том, что человечество перешагнуло предел сострадания». Действительно, автор зачастую сам переступает этот предел, когда описывает, как человек смеётся после того, как ему отрубают члены.

И на той же 515 странице рассказывается будто бы о любви:

«Замечательно для любовной истории.