Перс

От беспомощности я поехал в полицию. Там развели руками, затем вышел какой-то человек с папкой в руках и строгим голосом сообщил, что согласно законам штата мои действия сейчас могут быть расценены как противоправные, ибо я посягаю на свободу личности. Я поспешил уйти. Полисмен, огромный черный парень, помощник того строгого чувака, проводил меня к машине, он заканчивал смену и собирался отвалить. Предложил мне зайти в бар на углу площади вокруг Civic Center, я согласился, надеясь получить от него совет или какие-нибудь сведения. Запьянев, он стал мне говорить: «It's a life, man. You fuck life until it fucks you»[25]. Он явно скучал, этот здоровенный парень с пустотой в глазах. Наконец, к нему подвалил приятель, дерганый чувак с бородкой, поскребший мне ладонь указательным пальцем, когда я поздоровался с ним, и я понял, что пора сваливать.

Месяц я бесновался. Нанял частного детектива — невротического типа по имени Хал Сигальдо, небритый парень, совсем не деловитых манер, но он мне был по карману и мне понравилась его конторка на Buchanan — прокуренная, сумрачная, вся полосатая от солнечного света, сочащегося сквозь рыбий остов жалюзей. Отрешенно мрачный и, казалось, нерасторопный, он искал Терезу два месяца. Я думал, он только делает вид, но он нашел ее — через запись приемного покоя частной женской клиники в Orange County. Информация была добыта нелегально — через организацию противников абортов, подпольно внедрявшихся во все женские клиники, ко многим частным образом практикующим врачам.

Тогда-то все и решилось. Я взял его на руки — новорожденного моего сына, мне всегда казалось, что у меня должен быть сын. У меня не было выхода. У меня тогда не было выхода. Нет его и сейчас. Я стал нянчиться с ним. Через год я снова нанял Сигальдо. И он нашел ее, уже замужем, в Лондоне. Я поехал и три дня наворачивал круги в Mayfair, вокруг квартала, где находился ее дом. Они вышли на прогулку. И я увидел Марка. Прокрался за ними в парк к королевскому дворцу. Что было дальше, я уже рассказывал…

И вот теперь я вижу ее здесь, в пыльном темном птичнике, перед клетками с хубарой, рядом с человеком, который остервенело фотографирует хубару и возвращается щелкнуть ее еще раз, уже после того, как Хашем выпроводил всех наружу. Хашем стоит и ждет, когда этот синеглазый блондин с поднятыми на лоб темными очками закончит. Тереза стоит пред Хашемом и откровенно разглядывает его — великанского растамана с блаженной улыбкой на лице под грозно сросшимися бровями.

Вот она здесь вся. Никакой таинственности — она видна здесь во всех ракурсах: и доброй, и равнодушной, и великодушной, и злой. Способной на жестокость и на огромную жалость, с глазами, полными слез. И целомудренной, и страстной. Я смотрел на нее и вспоминал, как мчался, презрев светофоры, в аптеку за обезболивающими, когда ее прихватил менструальный приступ. И вспомнил про Джонсонов, у которых она работала недолго нянечкой. Для того чтобы легализоваться, она прибегла к помощи этой баптистской семьи, очень доброй и набожной, обрела в них понимание, полюбила эту благообразную многодетную с эксцентрическим чувством юмора чету. Джонсоны возжелали решить ее проблемы законным браком и хотели, чтобы она вышла замуж за человека благочестивого. Так что, когда Тереза собралась за меня, Джонсоны прибыли ко мне с инспекцией, смотрины прошли на ура. И Мишел, и Бен изучали меня в открытую, а Тереза держала на коленях стопку баптистской пропаганды, которую перелистывала и голосом хорошей девочки объясняла мне, что к чему в их теологии. Я сначала бесился. Но потом вовлекся в игру и, пролистав Библейский атлас, вступил в разговор с Беном. Мишел смотрела на меня с открытым ртом и радостно кивала моим словам, так что я даже вошел в азарт. Я потом продолжил завоевывать расположение Джонсонов, ходил на баптистские собрания, где поют аллилуйя под электрогитару с бубном и пляшут как очумелые.

Наконец мы поженились. Стали жить вместе — поживать, Тереза иногда ездила к Джонсонам в гости, возилась с их детишками, ни имен их постичь я не мог, ни сосчитать… Когда забеременела, плакала с твердым жестоким лицом, залитым глазами. Будто я нанес ей жестокое оскорбление, вызвавшее слезы. Я не переношу слез — ни своих, ни чужих, я был оглушен и всюду таскался за ней, она же вела себя так, будто я над ней надругался. А потом я стоял и смотрел, как такси въезжает к нам на круг, делает оборот, ища нужный номер дома, и водитель, лиловый щуплый индиец, еле справляется с чемоданом и крышкой багажника.

5