Перс

«А случалось, обитатели песков за правым берегом Атрека отступались от чувства преданности царю, вызванного разорами десанта, и тогда чертили шашками частые долгие линии на песке, что означало: „Пусть жены наши изменят нам, но мы не пустим русских без боя“. Однажды сама морская станция на Ашур-аде подверглась штурму. На тридцати двух лодках туркмены пристали в камышах к северному берегу острова и после двухчасовой перестрелки и рубки отступили вместе с тремя ранеными матросами, двумя женщинами и четырьмя детьми, взятыми в полон, оставив трупы трех племенных предводителей; на них потом дети и женщины и были выменяны отправившимся в преследование отрядом. Лодки разбойников были обстреляны из пушек „Мангышлака“, некоторые разбиты в щепы, большинство же все-таки успело скрыться в устье Атрека», — продолжил чтение Ха-шем, когда собаки отступили. Он читал нам из тетрадки запись Абиха об Ашур-аде.

Хубара выдохнула, забеспокоилась, фургон наполнился утробным курлыканьем. Хашем замочил зерно, растолок в ступе горсть таблеток и велел Аббасу потом тщательно смешать с зерном при кормежке. На закате, разлинованном вставшими над горизонтом слоистыми облаками, мы взяли у рыбаков лодку и отправились на Ашур-аде с разведкой.

Разруха вновь придала воинственности туркменам, они грабили теперь персов-туристов и своих же, но иранских соплеменников, рыбаков: опустошали ставные сети, снимали с лодок моторы, отбирали неводы. Потому остаток пути ввиду близости туркменского берега мы прошли на веслах, от греха сняв с транца мотор, упрятав его под лавки. Нас миновал тихим ходом неопознаваемый проржавленный до дыр баркас, пустая палуба, в выбитых окнах рубки виден дрожащий штурвал, но за ним никого, по стенкам выцветшие фотографии дворцовых фонтанов, пестрые тряпки; над кормой сизой юбкой развевалась пелена выхлопа, над ней лебедка дрожала от напора короткого сельдевого кошеля, волочившегося в развале кильватера серым пунктиром раскрошившихся наполовину поплавков.

Убыстрили ход, но долго не могли причалить, искали чистое место, не заросшее тростником в этой нежилой части острова. Мы потихоньку идем вдоль берега, часто валясь с волны на бок, хлебаем бортом воду. Остров тянется враскачку перед нами. Мохнатые костлявые буйволы валяются в жирном иле, пугаются, завидев нас, приминают с хрустом тростник; глаза их навыкате — стеклянные рыжие яблоки.

В тамарисковых и дроковых зарослях, которыми затоплен по грудь весь остров, среди островков непроходимой кактусовой опунции, цветущей тучно желтым цветом, взлетают пу-шечно жирные фазаны.

Хашем поставил силки, мы огляделись, выбрали мысок, пригодный для потайной разгрузки, а вечером, сняв с лески мирно токовавшего у куста надутого самца, предались тихому ужину: сумерки, закат над серебряной глубокой рябью, сильный постоянный теплый ветер, разъяренные угли и стелящийся дым костра, в ямке по колено, где, нанизанный на пучок сырого тростника, румянится фазан, а подле я перебираю роскошное фазанье оперение, откладывая самые длинные, самые красивые перья, подолгу не в силах от них оторвать глаз. Так самурай любуется клинком.

— Птичье перо не выцветает. Как ковер, который может через тысячелетие показать тебе, что было на сетчатке мастера, перо покажет, чем был окрашен глаз охотника, — говорит Хашем, ковыряясь в зубах иголкой опунции.

Я забыл соль, и теперь в котелке скворчала на донышке вода, плясала, лизала разводы уже выпаренного на стенках белого налета.

— Пресное мясо тоже вкусно. А море горькое, сульфаты, карбонаты. Хлоридов нет почти. Есть не сможешь.

Хашем что-то записывает в тетрадку — коленкоровую старую тетрадку с листами слегка мелованной бумаги, пожелтевшими, в линейку. Почерк у Хашема мелкий, четкий, иногда он что-то зарисовывает, и тогда строчки начинают искривляться, огибать рисунок, как водоросли обросший ими камень.

Я мазнул птичью ножку по выпаренной соли, откусил, выплюнул.

— Ты не верил. А помнишь, как твой отец учил нас пить воду? Каспийскую водичку не выпьешь. Я Черное море пил. Индийский океан пил. Не тошнило. А тут сульфаты. Рвотное.

Мой отец учил нас плавать. Учил кролю — как правильно дышать в воду, как стелиться за рукой, как работать ногами. Мы сопротивлялись, хлебали воды, нас выворачивало, и мы отказывались учиться дальше, плыли саженками, высоко вытягивая голову. Тогда отец нагнулся, зачерпнул сведенными горстями воду и медленно выпил, внимательно глядя: «Вот как надо». Это подействовало, перестали бояться лицом вниз, но и потом повторить такой фокус никто не решался.

— Хашем, — спрашиваю. — Что будет, если хубара народит здесь на острове потомство? Птенцы улетят или останутся?