Персидские юмористические и сатирические рассказы

Потом в один прекрасный день лимузин инженера Хошни-ята угодил в пруд рядом с заводом. Говорили, будто всему виной подгнившие деревянные мостки. Но рабочие, узнав об этих разговорах, хохотали до упаду. Давно уж они не смеялись с таким удовольствием, хотя здесь вроде ничего смешного и не было. Потом они с выражением притворного сочувствия на лицах пытались — не раз и не два — вытащить машину. Когда её наконец извлекли из пруда, она была вся исцарапана, краска облезла, а на кузове красовалась впечатляющая вмятина.

* * *

Но им все казалось мало. Их обуревала жажда мести. И вот, придравшись к какому-то пустяку, они набросились на Шапура. Он понимал, что его могут избить до полусмерти. Впрочем, Шапур был не из тех, кто покорно подставляет себя под тумаки. Он всегда умел постоять за себя. И рабочие, в том числе и Акбар, естественно, ждали от него отпора. Но тут, едва они накинулись на него, он вдруг покорно опустил руки — словно осознал нечто… Бывало, и раньше заводские затевали драку, а прочие, видя, что их не разнять, отступались, и противники колотили друг друга изо всех сил. Обычно они скоро уставали, запал проходил, и тут их начинали мирить. А иногда и посторонних усилий не требовалось. Драчуны целовались, смывали кровь с лиц и мирно расходились. Шапур и сам не раз попадал в такие переделки, особенно поначалу, когда все считали его маменькиным сыночком и ему приходилось опровергать это мнение с помощью кулаков. Но теперь все было иначе. После первых же ударов он подумал: «С чего это они кучей навалились? И почему никто не вступится? А Акбар-то с какой злобой бьёт!»

И правда, Акбар, казалось, в каждый удар вкладывал ненависть. Как только Шапур понял это, он перестал сопротивляться. Стоял и смотрел прямо Акбару в лицо. Тот невольно разжал кулаки, ощутив неловкость и стыд. Нет, он не мог бить беззащитного, будь тот даже подлецом или кровным врагом. Остальные тоже застыли в нерешительности.

— Бей! Чего же ты? — крикнул Шапур.

Акбар плюнул ему под ноги, утёр рот и, словно коснувшись чего-то нечистого, вытер руку о брючину.

— Знаю! Знаю, за что вы мне мстите! — сказал Шапур.— Нашли о чью голову кувшин разбить, на ком злобу выместить за собственное малодушие! То-то, гляжу я, вы обедаете в новой столовой! Видать, верх взяли над Хаджи и его щенком!

— Да если бы ты не сдрейфил, не подвёл нас, все пошло бы иначе! И Каве, бедняга, не угодил бы в беду.

Упоминание о Каве вновь разожгло их гнев. ещё слово — и они опять бросятся на Шапура. И все же он не смолчал:

— Ха! Я один, а вас много. Что я один-то могу, если вы все вместе не сумели Каве защитить? Сами предали его, промолчали, а теперь хотите меня во всем обвинить? Почему же, спрашивается, вы пошли за мной, а не за Каве? Молчите?

И тут они, впервые осознав до конца случившееся, устыдились.

— Ясное дело! — В голосе Шапура звучала скорее не злость, а жалость.— Вы трусы! Боитесь за себя, за свою шкуру!

Он повернулся и не спеша зашагал к проходной. Рабочие, виновато понурясь, молча разошлись по местам. Посмей раньше кто-нибудь назвать их трусами и шкурниками, они быстро разделались бы с ним. Но что-то в словах Шапура их остановило.

А он сам ужаснулся тому, что сказал, поэтому и ушёл прочь. Он должен был остаться наедине со своими мыслями, сам во всем разобраться. Если другие эгоисты и трусы, значит, и он такой же! Нет, не такой же — он хуже их! Они только смалодушничали, а он — предал. Предатель!.. Страшно было даже подумать о себе такое. Шапур словно вдруг обнаружил у себя тот же самый неизлечимый недуг, жертвы которого раньше вызывали у него сострадание и отвращение. Нет! Нет, он никого не предавал. Просто оробел в трудную минуту. Это ведь, ещё не предательство. Просто нерешительность, эгоизм. Разница, увы, не так уж и велика. Как ни крути, все одно низость. Пусть не предательство, шаг к предательству. В другой раз он предаст. Предаст товарища! Он не обиделся на Акбара и на других ребят. Он их прекрасно понял. Главная вина лежит все же на нем. Кто, как не он, указал им лазейку для бегства, да ещё и первым воспользовался ею? А они, как бы застряв на полпути, воздали ему теперь сполна за «добрый пример». Наверно, и он на их месте поступил бы так же. И почему, спрашивается, именно на его долю выпали все эти душевные терзания?! Они страшнее побоев. Нет, он не виноват. Просто его попутал злой дух. Так бывало в детстве, когда он, всеми силами души противясь искушению стащить монетку или конфету, вдруг обнаруживал конфету у себя во рту, а монету — в кулаке. И не мог понять, как же это случилось.

Он должен изгнать дьявола. Как быстро он, сам того не заметив, скатился вниз по наклонной плоскости. Он обязан теперь проделать обратный путь — шаг за шагом. Окружённый угрюмой стеной одиночества, он уже сделал первые шаги. Боль терзает его душу. Воспоминания о Каве неотступно преследуют его. И наконец, сегодняшний случай. Горький опыт будет ему хорошим уроком.

* * *