Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

На рубеже нового 1724 года европейская пресса обсуждала перспективы российских действий в Персии и будущую войну с Турцией, тем более что Коллегия иностранных дел рассылала своим дипломатам за рубежом печатные известия о военных успехах в Иране^{279}. Австрийский резидент в Стамбуле, по сведениям издававшейся в силезском Бреслау газеты, был уверен в том, что турки начнут войну, «дабы русских от дальних прогрессов на персицких границах удержать»; амстердамские «Куранты» сообщали о турецких вооружениях, гамбургский «Северный Меркуриус» и венский «Рейхспострейтер» были уверены, что «великий султан царю конечно войну объявит». «Лейпцигские куранты» информировали читателей об изменении планов Петербурга: «вместо того, чтоб намерено было войну в Персии всею силою распространять, ныне намерено тамо точию оборонительно действовать, а наибольшая сила против турок на Украине употреблена быть имеет»^{280}.

Однако длительные переговоры в Стамбуле и последующее заключение мира на какое-то время устранили опасность прямого военного столкновения двух империй. Россия получила необходимую паузу для закрепления своего присутствия в бывших иранских владениях. Укрепленный Дербент и мощная крепость Святого Креста должны были обеспечить контроль над приморскими коммуникациями, а относительно спокойное принятие горскими князьями (хотя и не всеми) во главе с тарковским шамхалом российского подданства на первый взгляд облегчало задачу интеграции этих территорий в состав империи.

Поначалу как будто так и было — местные владетели стремились приспособиться к новой ситуации. Еще в апреле 1723 года владелец Эндери Айдемир дал аманатов; вместе с братьями он принес присягу на Коране, обещая «никакого воровства впредь людям, живущим в новопостроенной крепости, отнюдь не чинить, и лошадей и скоту не отгонять, и людей в полон не брать»^{281}.

Осенью того же года Петру «били челом» табасаранские кадий и майсум. Дербентцы при поддержке российских солдат отправились в поход на владения нападавшего на город и его окрестности уцмия Ахмед-хана. Первая такая экспедиция в сентябре разгромила деревню Митяги: «…со всех сторон зажгли и всю разорили», но на обратном пути в лесу выдержала тяжелый бой в лесу, в котором погибли 40 рядовых и капитан. Боевые потери вынудили Матюшкина даже запретить запланированный поход на другую деревню — Матерку. Потери противника учесть не смогли, поскольку горцы уносили своих убитых, а о погибших в самом селении «знать было им (русским участникам боя. — И. К.) не можно, понеже все были в ызбах и в погребах, в которые места метали гранаты»^{282}.

Следующий, декабрьский, поход, согласно донесению коменданта полковника Юнгера, оказался более удачным — победители не только «отогнали скотину» без ущерба для себя, но и привезли трофеи — «головы отрубленные, в том числе одна голова племянника усмеева»^{283}. Ахмед-хан прислал российским властям письмо с просьбой «отпустить прошедшие вины», оправдываясь тем, что военные действия против дербентцев и русских вел не он, а его «противники из лезгинского народу» во главе с «чугутанским владельцем» Магдабеком и Гайдабеком Кубадашским^{284}. Он обещал «вседушевную службу» с заверением, что «таких верных людей, как мы, не сыскивалось», после чего присягнул и дал аманатов^{285}.

Весной 1724 года вновь обратился к российским властям Сурхай-хан Казикумухский: в письме к Юнгеру он заявлял, что помирился с бакинским комендантом Барятинским и предпринял усилия для поимки Хаджи-Дауда, но тот вовремя «из оной провинции к туркам уходом ушел». Сам же он как человек миролюбивый отказался от совместного с уцмием и шамхалом похода «для розарения Генже» и приглашал в свои владения купцов из Дербента и Баку^{286}.

Эти обращения могли бы только радовать российские власти, однако ныне они происходили в несколько иных условиях, чем раньше. Прежнее, по сути номинальное, подданство практически ничем не связывало свободу того или иного владельца, включая его право на «опчее холопство» царю и шаху одновременно. Ныне же формальная присяга сопровождалась появлением в Дагестане и Ширване российских гарнизонов и крепостей, уже реально ограничивавших действия независимых прежде владетелей и к тому же налагавших на них определенные обязательства.

Порой даже в высшей степени «подданнические» инициативы ставили командование в трудное положение. Так, в 1723 году к российскому императору постоянно поступали просьбы о помощи от армянских патриархов Есаи и Нерсеса и меликов Карабаха^{287}. В марте 1724-го «собрание армянского войска» просило коменданта Баку Барятинского занять Шемаху и оказать им поддержку против турок людьми и оружием; к нему же обращались жители Гянджи и изгнанный из Грузии Константин (Мухаммед Кули-хан), чтобы прислал русских солдат для защиты этого «ключа Персии»^{288}. Тогда же отправленный царем в Карабах Иван Карапет умолял послать в город хотя бы тысячу или две солдат, «токмо б имя их было»^{289}.