Персиянка

Вытягиваясь в седле, чтобы из‑за зарослей овражка лучше было следить за обманутым преследователем, Антон терпеливо выждал, когда всадник исчезнет за холмом, подождал ещё и тропинкой за деревьями проехал через лесополосу, выехал на другую малоезжую дорогу, которая иным путём уводила в сторону реки. Возвратившись на прибрежную большую дорогу, он постоял, смотрел, как удалялась повозка с холщовой палаткой, затем углубился в хорошо знакомую рощицу, где две предыдущие ночи дожидался товарища и воспользовался этим, чтобы подыскать хороший тайник, спрятать в нём общие деньги. Вскоре он слез на чахлую траву, с жеребцом на поводу вышел к старой дикой груше. Буря завалила её, но повалить не смогла, лишь выдернула из земли и обнажила возле основания ствола несколько толстых корневых отростков.

Ветер, и только он, тихо шелестел листьями, срывая то один, то другой и с шорохами плавно опуская к уже опавшим. Антон зацепил поводья за сук, отыскал на земле длинную палку. Когда разгребал ею жёлтые и бурые листья, освобождая от них взрыхлённое корнями груши углубление, он вдруг растревожил предупредительное злобное шипение. Поддетая концом палки, из углубления недовольно выползла большая гадюка и зашуршала, уползла к другим деревьям. На последующие скребки под облепленными землёй корнями ничто не отзывалось ни звуком, ни движением. Антон решился и с предельной осторожностью просунул туда правую руку. Раз за разом он вытащил и сложил в кучку всё, что там нащупал. К его удивлению, среди мешочков с деньгами оказался кожаный чехол с каким‑то письмом. Подложить его мог только Удача и только утром. Очевидно, в письме было нечто важное, то, что Удача опасался держать при себе и хотел спрятать подальше от гостиного двора. Антон забеспокоился. Его товарищ, наверняка, не знал о намерении Плосконоса выследить их тайник и мог ненароком, как зверь ищейку, привести того к данному месту. Углубление в корнях доверия больше не вызывало. Он вспомнил, что рядом на берегу лежит его отруб ствола дуба, которым Удача воспользовался последними ночами. Он собрал деньги в походную сумку, затем положил в неё чехол с письмом и отправился к реке.

Он увидел отруб, где и рассчитывал, вытащенным к кустарнику внизу обрывистого склона. Течение реки медленно влекло два челна с рыбаками, и он не стал спускаться. Отступив за густой орешник, в вымытом ливнем овражке расковырял палкой небольшой подкоп, уложил в подкоп тяжёлую сумку, сверху накрыл ворохом гниющей листвы и собранных поблизости обломанных веток. Отряхивая руки, осмотрел ворох с разных сторон, убедился, что постороннему обнаружить их общую с товарищем казну не удастся, но лучше вернуться с сумерками, чтобы с помощью отруба перепрятать сумку в более надёжном месте.

Княжна забыла о времени. Она стояла наверху Южной башни островной крепости, неотрывно смотрела на угрюмое течение величавой реки, туда, куда над нею тащило северным ветром свинцово‑серые тучи. Зеркально отражая скольжение туч, ширь речной глади стала мрачной, неласковой к южной гостье. Княжна зябко ежилась, стягивала на груди шерстяной платок, и мучительно тягостные предчувствия холодной лапой сжимали ей сердце. Она, как будто онемела, стояла и стояла, вопреки рассудку надеясь различить вдалеке белый парус с красным соколом на полотнище.

– Почему, почему он не возвращается, – время от времени жалобно шептала она, и влажная пелена наползала на глаза, размывала вид реки и туч, словно она смотрела на них из мрачного омута, и слёзы одна за другой соскальзывали на бледные щёки.

Никогда она ещё не была столь несчастной, до горьких слёз жалкой самой себе.

Мансур вышел из замка в сад, опять посмотрел на её спину и криво ухмыльнулся.

– Это зрелище способно тронуть и злодея, – проговорил он едва слышно. – Будь я юнцом, непременно простил бы сучку. И что совсем глупо, даже помог бы ей бороться с судьбой за своё счастье. От которого мне лично нет никакого проку.

Он сделал несколько шагов к углу поварской пристройки и вдруг расслышал негромкий разговор двух казаков. Они в очередной раз отошли от Северной башни к разведённому в саду костру и наваленному возле него, собранному на берегу гнилому сушняку. Постоянно выбрасываемый рекой и высыхающий на песке сушняк горел легко и жарко. Казаки отставили ружья к дереву, и один поправил широкий пояс с навешенной саблей, после чего подбросил в слабеющее пламя несколько серо‑костлявых палок, а второй сразу присел к огню, протянул к нему ладони.

– Собачья погода, – проворчал тот, кто присел. – Сам, небось, пьёт, гуляет на охоте с воеводой. А нам и чарки не поднёс. Во все глаза, видишь ли, стереги его девку. Царь к слугам лучше относится, чем он к нам, к своим товарищам.

– Верно, старшины говорят, – тихо согласился его приятель. – Баба стал, а не атаман.