Персики для месье кюре

— Ах вот как… ясно.

Значит, дружба по Интернету. У Анук нет компьютера. В Париже она часами сидит в интернет-кафе на бульваре Сен-Мишель и болтает с друзьями — чаще всего с Жаном-Лу, которому приходится использовать виртуальные средства общения, чтобы хоть как-то компенсировать слишком частое пребывание в больнице.

— А в реальной-то жизни она с ним знакома? Может, он и сам из Ланскне?

И снова Дуа кивнула в знак согласия:

— Может быть. Мне тоже так кажется. Но она никогда не говорила, откуда он.

— Понятно.

И я вдруг действительно все сразу поняла. Это общение по Интернету объясняло все. Игру в футбол на площади; кофейные утренники у Каро Клермон, которые так внезапно закончились, и разочарованность самой Каро, связанную с арабской общиной, и тот холод, который возник в отношениях между жителями самого Ланскне и бульвара Пти Багдад.

В мире Каро терпимость, «толерантность», означает, что она читает правильные газеты, время от времени употребляет в пищу кускус и называет себя «либералкой». Однако она никогда бы не позволила собственному сыну влюбиться в какую-то maghrebine. Что же касается Саида Маджуби, которого обитатели Маро воспринимают как своего духовного лидера и наставника, то это человек настолько ограниченный рамками своей веры и традиций…

Ладно. Я решила уйти и позволить детям спокойно забавляться со щенками. Дети, как ни странно, готовы очень многое принять благосклонно. Даже дети Ашрона существуют, не попадая под мертвящий луч предрассудков, столь свойственных их родителям. Детям не требуется много времени, чтобы совершенно забыть о существующих между ними различиях. Картонная коробка со щенками, тайное убежище в заброшенном доме. Если бы и для нас, взрослых, мир был столь же прост! Но мы обладаем порой прямо-таки сверхъестественной способностью фокусировать свое внимание именно на различиях; такое ощущение, будто мы, исключая из своего общества других, тем самым укрепляем собственное чувство идентичности. Но за время наших с матерью странствий я успела понять, что люди повсюду примерно одинаковы. Под покрывалом, бородой, сутаной всегда действует один и тот же механизм. И в наших поступках — моих и моей матери, хотя она-то верила, что это не так, — не было никакой магии. Просто мы способны видеть несколько дальше других, способны заглянуть за пределы того хаоса, который создан видением других. Мы видим цвета человеческой души. Цвета сердца.

Когда я вышла на улицу, дождь по-прежнему лил как из ведра. Крупные капли с такой силой ударялись о мокрую землю, что брызги отскакивали в разные стороны, как искры петарды. Но теперь я уже знала, что нужно делать. По-моему, я знала это с самого начала. С самого первого дня здесь, когда я увидела ее, неподвижно стоявшую на солнце, по самые глаза закутанную в покрывало и, точно василиск, наблюдавшую за толпой.

Я вытащила мобильник и позвонила — нет, на этот раз не Ру, а Ги, своему поставщику, и заказала все необходимое для изготовления шоколада. Правда, на этот раз заказ был весьма скромен: всего пара ящиков шоколадной глазури и кое-какая необходимая утварь. Но недаром моя мать всегда говорила: в иные дни действует только магия. Нет, это, конечно, не настоящая, высокая магия, ею мы и не владеем, но именно самая простая, домашняя, магия и требовалась в тот момент.

И я снова устремилась под проливным дождем на поиски Инес Беншарки.

Глава четвертая

Вторник, 24 августа

На улицах Маро не было ни души. Черный Отан вырвался на свободу и набирал силу. Серое небо приобрело красноватый оттенок, и на его фоне капли дождя казались почти черными. Те немногие птицы, что осмелились бросить ветру вызов, не выдерживали натиска и отступали; их сносило, как газетные листы, прямо на баррикады клонившихся под ветром деревьев, росших вдоль берега реки. В воздухе чувствовался запах морской соли, хотя до моря часа два езды, и было очень тепло, несмотря на дождь и ветер; однако этот влажный, насыщенный молочно-белым туманом теплый воздух был неприятен и словно насыщен гнилостными испарениями. И меня не покидало ощущение, что за каждым окном, за каждыми ставнями кто-то наблюдает за мной, — это было очень знакомое, даже слишком знакомое чувство, помнившееся мне по многим иным местам, встречавшимся на пути.