Персики для месье кюре

И после этого по деревне моментально распространился слух, что месье кюре принимает исповеди через почтовую щель. Следом за Шарлем Леви явился Жиль Дюмарен — якобы спросить насчет взносов в церковный цветочный фонд, а на самом деле исповедаться и попросить совета насчет матери. Затем пришла Генриетта Муассон и потребовала отпустить ей грехи, совершенные в те незапамятные времена, когда сам я еще пребывал в материнской утробе. Затем постучался Гийом Дюплесси и спросил, не нужно ли мне чего. Затем притащилась Жолин Дру — чуяла, что происходит нечто необычное, и жаждала сообщить подробности своей подруге Каро Клермон. Затем объявилась и сама Каро и с деланой надменностью ровным тоном обвинила меня (через дверь, разумеется) в желании что-то скрыть от общественности.

Сидя на коврике у двери, я сказал:

— Пожалуйста, Каро, уходите.

— Не уйду, пока вы не скажете мне, что с вами происходит! — заявила она звенящим голосом. — Вы что, слишком много выпили, да?

— Разумеется, нет!

— Тогда откройте дверь!

Поскольку дверь я открыть отказался, ей пришлось уйти; но вечером она вновь вернулась — уже с отцом Анри. Я решил, что надо притвориться, будто меня нет дома. Каро, разумеется, тут же подошла к окну и стала вглядываться в щель между ставнями. Я понял, что просто так она не сдастся, и открыл дверь.

— Боже мой, Франсис!

Да, Анри, я знаю, какое впечатление это производит. Повреждения, правда, по большей части поверхностные, но все равно выглядят они весьма устрашающе. К своему удивлению, я обнаружил, что меня почти рассмешило выражение недоумения и недоверия, которое буквально застыло на их лицах. Нашему епископу нужен был хотя бы малейший предлог, чтобы отослать меня отсюда, и теперь, похоже, он его получил. Конечно, в данном случае моей вины нет никакой, сказал отец Анри, думая совершенно иначе, но сам факт нападения на такого человека, как я, на священника, свидетельствует о том, что я не могу больше требовать от жителей Ланскне должного к себе уважения. А стало быть, если я желаю добра моей пастве и забочусь о собственной безопасности, продолжал отец Анри, мне лучше перевестись в другой приход. Возможно, понадобится около недели, чтобы все это устроить, но уже было ясно: колеса завертелись. По словам отца Анри, меня, скорее всего, переведут в какой-нибудь большой город, чтобы я «смог улучшить свои социальные навыки», читая проповеди для более широкой аудитории, и «научился понимать нужды мультирелигиозного общества».

Разумеется, запудрить мне мозги ему не удалось. Я прекрасно понимал, что меня наказывают. Возможно, наш епископ даже не представляет себе, сколь мучительно для меня подобное наказание. Для него ведь все приходские священники одинаковы, точно пешки. Но я-то прожил в Ланскне почти всю свою жизнь, и отослать меня отсюда значит вырвать из моего сердца огромный кусок. Я понимаю, что не всегда был достаточно открыт людям и далеко не всегда проявлял должное смирение. Возможно, я излишне упорно сопротивлялся переменам и даже оказывал определенное неповиновение местным властям. Да и к речным людям я далеко не всегда относился сердечно. Я порой действительно бывал нетерпелив с прихожанами — и уж тем более с этими «магрибцами». Короче говоря, я, пожалуй, и впрямь вел себя в Ланскне, как в своем удельном княжестве: сам учреждал определенные законы и вообще играл роль местного диктатора и судьи. И все-таки отослать меня отсюда…

Понемногу спускалась ночь, а у меня по-прежнему болело все тело. Снаружи слышался победоносный скрежет Черного Отана; с того берега реки, из Маро, доносился клич муэдзина.

Autan blanc, emporte le vent.
Autan noir, d'esespoir

.[49]

И я впервые испытал страх. Нет, отец, не страх — отчаяние! Этот ветер, который так часто приносил мне удачу, теперь схватил меня за шиворот. Он прогнал речных крыс, заставил Вианн закрыть chocolaterie на площади перед церковью, — и я считал, что он на моей стороне, что отныне я всегда буду стоять непоколебимый, как скала, исполненный решимости…

Но сегодня этот ветер подкрался к самым моим дверям, и я уже не чувствую себя столь непоколебимым. Никто здесь больше не хочет, чтобы я остался. И мне страшно, отец мой. Я боюсь, что на этот раз ветер унесет именно меня.

Глава шестая

Вторник, 24 августа

Его голос звучал ошеломляюще близко, будто Ру стоял всего в нескольких метрах от меня. Сердце вдруг как-то подпрыгнуло, закружилось — точно волна, на поверхности которой скопилось столько мусора, что сама она и подняться толком не может. Вот и верь ему! — внезапно разъярилась я. Уже сто раз мог бы позвонить, поддержать меня! Нет, ему понадобилось звонить в самый неподходящий момент, что, в общем-то, вполне для него типично.

Я быстро нырнула под свес крыши одной из старых дубилен.

— Ру! Ну где же ты был? — возмутилась я. — Я тебе столько эсэмэс отправила…