Персиваль Кин

— Благодарю вас; теперь мне гораздо лучше. Надеюсь, что вы простите мне поступок, к которому побудила меня честь нашей службы.

— Мне кажется, что вы и так уже довольно наказаны за вашу смелость; я очень ценю ваш поступок и много обязан вам за то, что вы сделали для меня и для службы. Меня беспокоит только то, что это не может остаться тайною, и тем более, что один из матросов был участником в вашем поступке.

— Я не думал о последствиях, когда решился действовать, — отвечал я.

— Довольно об этом, Кин. Мне очень прискорбно было слышать о смерти вашей матушки; но мне кажется, что это уже прежде можно было ожидать.

— Да, и потому удар был для меня не так силен.

— Не грустите, Кин; вы знаете, что я принял в вас участие для вашей матушки, и смерть ее не изменит меня, если вы будете вести себя, как вели до сих пор. Вы заставили обратить на себя внимание, и я не потеряю вас из вида. Сколько времени вы уже на службе?

— Пять лет и семь месяцев, — отвечал я.

— Я так и думал и потому не заменил никем место лейтенанта на нашем фрегате. Только когда вы будете здоровы, вы можете исправлять эту должность, и я уверен, что адмирал утвердит вас в чине лейтенанта. Мне остается только желать вам служить так, как вы до сих пор служили.

Капитан ласково кивнул головою и ушел, не дав мне времени изъявить свою благодарность. В самом деле, я был в восторге; но я радовался не чину, а перемене обращения со мною капитана, которое пробудило в моем сердце сладостную надежду. Я долго думал о будущем; как лейтенант фрегата я мог иметь более случаев сблизиться с капитаном, мог даже иметь право на его дружбу. Но я решился вести себя осторожно, чтобы ничем не оскорбить его гордости, зная, что мне предстоит еще много трудностей для достижения давно желанной цели; я знал, что должен прежде пройти через тысячи опасностей, встречать смерть лицом к лицу; но светлый призрак будущности летал передо мною, и, уже мысленно достигая предмета своего честолюбия, я заснул, чтобы мечтать о нем же во сне.

Через две недели я совсем поправился; раны мои зажили, и я мог выходить. Портной переделал мне мундир, и, достав эполеты у одного из лейтенантов, я занял каюту в кают-компании и был радушно принят моими новыми товарищами.

Наконец, я мог стоять на вахте; и с каким удовольствием ходил я по шканцам, не по подветренной стороне, как прежде, а по наветренной, и с эполетами на плечах. Из наших мичманов никто долее меня не был на службе, и потому повышение мое ни в ком не могло возбудить зависти; я не изменился в обращении со своими прежними товарищами, хотя постепенно уничтожил прежнюю с ними короткость. Это было, впрочем, неумышленно с моей стороны, но следствием моего повышения и перехода от толпы юношей к обществу старших офицеров. Я сделался новым человеком, с новыми мыслями и чувствами. Все шалости я бросил вместе с мичманским мундиром и, уважая свое новое звание, стал уважать себя.

Ходя по шканцам, капитан Дельмар часто разговаривал со мною и сначала был очень осторожен в словах, но, видя мою почтительность, сделался со мною короток.

Мы крейсировали три месяца, не получая никакого известия о французском фрегате, которого искали; наконец, капитан Дельмар решился переменить место, и мы перешли на десять градусов широты к северу.

Через три дня мы были в широте Бербиса и шли к берегу, которого еще не могли видеть по его отлогости.

Ветер был тихий, и матросы завтракали, когда сигнальщик закричал с салинга, что видит прямо перед носом три судна. Мы скоро догнали их и, завладев ими, узнали, что то были купеческие судна, взятые французским линейным кораблем, который они накануне оставили у берега. Англичане и пленные французы говорили, что линейный корабль восьмидесятипушечный и славится быстротою хода.

Это известие было чрезвычайно важно, и капитан Дельмар в задумчивости ходил взад и вперед по палубе, не зная, как действовать. Искать случая сражаться со столь несоразмерными силами, при самых благоприятных обстоятельствах, было бы величайшим безумием; оставить берег и наши купеческие суда без защиты было противно его чувствам и обязанностям. На призы послали людей, пленных перевезли на фрегат, и шлюпки подняли, а мы все еще оставались в дрейфе. Капитан не знал, куда идти, и ходил взад и вперед в нерешимости.

— Мистер Кин, вы на вахте?

— Нет, капитан.

— Потрудитесь сказать штурману, чтобы он сейчас определил наше место на карте.

— Место определено, — отвечал я, — я сейчас из кают-компании.

— Так потрудитесь принести карту ко мне в каюту.

Я поспешил исполнить это приказание и показал капитану наше место на карте.

— Вы правы, мистер Кин, — сказал он, — это линейный корабль. Сражаться бесполезно, и, однако, я не хочу бежать, если есть еще какое-нибудь средство.

Рассматривая карту, я стал думать, как бы поступил я на месте капитана Дельмара. Но трудность состояла в том, чтобы передать ему мои мысли, не обижая его самолюбия. Подумав несколько времени, я отвечал:

— Во всяком случае, мы имеем на нашей стороне хотя одно преимущество: фрегат сидит не более шестнадцати фут.