Персонажи альбома. Маленький роман

Озадаченная собственным неожиданным рассуждением, обнаруживающим сложную картину жизни, Марья Гавриловна все больше уверялась в том, что истинные причины поступков открываются разуму, только если их, так сказать, ненароком подсмотреть. Как ни странно, углубившись в посторонние раздумья, меньше всего она размышляла о том, насколько другой жизнью ей теперь живется. Вступив на дорогу символических прозрений, Марья Гавриловна пошла по ней безоглядно, отныне факты жизни что-то значили для нее, только если за ними можно было усмотреть второй смысл, и этот второй смысл оказывался капитальнее обыкновенного первого. Кроме того, надо же кому-то доить Фрину, и вот когда в универсуме место рядом с Фриной оказалось вакантным, его заняла она, Марья Гавриловна, и теперь это ее вечное место возле вечной Фрины. С женственностью Марья Гавриловна тоже в одночасье попрощалась и укладывалась спать для тепла в шерстяных носках; да и вообще жизнь, которой она жила прежде с ее вздорной категоричностью невесомых суждений, как-то отслоилась, и в Марье Гавриловне осталось только то, что ее составляло, – неосязаемая энергия, – и она сделалась среди людей собственной тенью, открыв для себя бесконечное количество чудесных возможностей и переживая наедине с Фриной наибольшее чувство полноты существования. Впервые тягу к пустоте она почувствовала, когда незаметный прозрачный полог, именуемый временем, начал тихо испаряться и с ним исчез Петр Петрович. Тогда Марье Гавриловне непередаваемо явилось, что никаких действий в связи с этим исчезновением предпринимать не надо, потому что Петр Петрович просто не мог поступить иначе. Причины его ухода не имели ничего общего с теми глупыми причинами, по которым отцы семейств оставляют свои дома. Разумеется, он раньше, чем она, Марья Гавриловна, понял: то время, в котором они так хорошо пили чай и принимали гостей, кончилось, и ни о каком сопротивлении космическим стихиям речи идти не может. Но именно поэтому своей нынешней задачей Марья Гавриловна полагала посильную расшифровку неуловимых эпистол, доносящихся к ней от Петра Петровича из темных атмосферных сгущений. Она понимала, что никому ничего объяснить нельзя, потому что случающееся с нами неисчерпаемо, оно искажается, утрачивая равновесную целостность при любой попытке себя пересказать. Она знала подспудно и безотчетно: слова которыми ей доведется воспользоваться для того, чтобы назвать то, что с ней произошло и происходило, начиная с исчезновения Петра Петровича, окажутся нелепо и не на место посаженными, упускающими главное и настаивающими на какой-нибудь второстепенной детали, неправомерно утяжеляя ее, придавая ей несоразмерное значение и оттого нарушая всю гармоническую композицию явления, стало быть, в итоге извращая истину. К тому же Марья Гавриловна просто старалась последовательно и отчетливо производить сухие рядоположенные физические действия для обеспечения простой телесной жизни: важно было перетерпеть до того времени, когда Петр Петрович даст о себе знать. И хотя прежде для нее много значило отдавать себе отчет в правильности или ошибочности собственных мыслей и поступков, с некоторых пор она перестала оценивать свои действия с точки зрения морали. У нее теперь не бывало размышлений о том, плохо или хорошо то, что она делает. Замкнувшись в круге однообразных трудовых жестов, Марья Гавриловна больше не интересовалась ничьими мнениями, а оброненные ею скудные слова, вполне ей самой безразличные, стали почти целиком зависеть от минутных, физически объяснимых состояний… и жизнь упростилась. Но важнее всего было то, что в ней открылся неистощимый кладезь покорности, неисчерпаемые запасы согласия и смирения по отношению ко всему тому, что случилось и может еще случиться.

Между тем когда – не сразу – Марья Гавриловна, все так же приподняв брови и полуприкрыв глаза, бесстрастно разгадала, откуда дует ветер, и как то, чем она была в прошлом, сошлось с тем, чем ей предстояло стать, голова у нее склонилась еще ниже – пожалованный ей неожиданный ответ надо было скрыть от беспечных взоров.

Впрочем, если бы кому-нибудь из невнимательных соседей и вздумалось в тот миг взглянуть на Марью Гавриловну, едва ли бы он что-то необыкновенное в ней различил, ну разве что заметил вдруг напрягшиеся и отвердевшие черты лица, начавшего обретать характерные особенности изваяния именно тогда, когда до Марьи Гавриловны вместе с обморочным благоуханием сирени донеслось из ниоткуда, что от нее ждут решительного шага.