Перст судьбы. Эсмиль

– Рабыню не спрашивают, с кем она хочет быть, а квинна сама выбирает. Это ее привилегия. Если ты выберешь кого-то по сердцу… – он на мгновение запнулся, – это будет честь для него. Только квинна может стать супругой и дать наследника. У нас мало свободных женщин, в основном рабыни, а дети от рабынь не наследуют родовое имя. Ну и наши обычаи запрещают мужчине брать в постель квинну, если он с ней не сочетался браком…

Эсмиль на мгновение прикрыла глаза, пытаясь осознать последнюю фразу. Значит, пока она считалась рабыней, он мог делать с ней что хотел и как хотел. А теперь, когда он снял с нее ошейник и повысил в статусе… Теперь она уже не принадлежит ему, и он не посмеет принудить ее к связи. Если только не сделает своей женой.

– Ладно, Ваша Милость, – усмехнулась она с видом человека, принявшего окончательное решение, – сейчас уже действительно поздно. Пойду, Вирстина поищу.

Девушка подошла к выходу из палатки, откинула полог и выглянула наружу. В лицо ударил колючий холод.

– Кстати, – сказала она, не оборачиваясь, – он мне очень понравился.

Дарвейн дождался, пока полог опустится за ее спиной, а потом, не выдержав, зарычал, впиваясь скрюченными пальцами в густую медвежью шерсть. Ревность, похожая на укус змеи, ужалила его в самое сердце.

Глава 16

Этой ночью никто из них не спал.

Эсмиль лежала в своем углу, завернувшись в меховые покрывала, которые ей выдал удивленный Вирстин, и прислушивалась к каждому шороху, доносившемуся со стороны лэра. Она не могла понять, почему он дал ей свободу. Потому что она спасла ему жизнь? Но разве любой из ее собственных рабов не должен был поступить точно так же? Она бы вознаградила его, позволив ублажить ее в постели и спать до утра у кровати на коврике или у порога ее спальни. И все, это была бы достаточная награда за то, что раб и так должен делать для своей госпожи. А здесь…

И почему он отправил ее спать отдельно? Вряд ли он так дотошно чтит обычаи своей родины. Может, он больше не хочет, чтобы она грела ему постель? Может, она ему надоела?

В душе Эсмиль бурлили обида и раздражение. Ущемленная гордость не давала уснуть. Девушке хотелось встать и потребовать объяснений, но она продолжала лежать, молча вслушиваясь в тяжелое мужское дыхание.

Нет, она не опустится так низко, чтобы самой идти к мужчине и спрашивать, почему он изгнал ее из своей постели. Лучше сделает так, что он сам к ней приползет!

Вспомнилось, как он зарычал, будто раненый зверь, когда она назвала имя Вирстина. Неужели ревнует? Это рычание как елей пролилось на ее пострадавшее самолюбие.

В темноте губы девушки раздвинула самодовольная улыбка. Этот варвар еще не знает, с кем связался. Что ж, он сам дал ей свободу, она его не просила. Пусть же теперь узнает, что значит быть с настоящей амарркой, а не с бесправной рабыней!

Если бы Дарвейн знал, какие мысли бродят у нее в голове, он бы обязательно пересмотрел свое поспешное решение дать ей вольную. Но к счастью, он слышал только ее недовольное сопение, перемежающееся вздохами, да то, как она ворочалась в темноте, не в силах уснуть. Лэр вслушивался в эти звуки, не замечая, что по его лицу блуждает снисходительная улыбка.

Бывшая рабынька явно решила сыграть на его ревности? Что ж, у нее получилось, он повелся, как мальчишка. Но теперь она сама мучается от того, что приходится спать отдельно.

Дарвейн был уверен, пройдет всего пара дней, и Эсмиль сама придет проситься к нему в постель. Он мог быть не только суровым хозяином для своих рабынь, но и чутким любовником для своих любовниц.

Прикрыв глаза, он вспомнил женщин Ангрейда: аристократок, простых дворянок, мещанок и даже пастушек, красивых и не очень, которые сами ложились в его постель. Вспомнил то чувство, которое всегда ощущал, входя в их нежную покорную плоть… И, странное дело, эти воспоминания больше не возбуждали. Все, что он почувствовал сейчас, это презрение и брезгливость, а бывшие любовницы показались ему пресными, как лепешки.

Зато мысль о дерзкой и непослушной Эсмиль заставила его кровь забурлить. Да, он определенно хотел эту женщину. Причем хотел так, что даже боль в ранах не помешала его члену стать твердым, как камень.

Усмехнувшись собственным мыслям, он переложил руку себе на промежность. Плоть пульсировала, просясь наружу из замшевых штанов. Дарвейн представил Эсмиль, окутанную лишь собственными волосами, представил, как она опускается на колени, как ползет к нему, по-кошачьи выгибая спинку, как трется лбом об его живот, опускаясь все ниже, пока, наконец, ее губы не накрывают его горячую плоть, жаждущую ее прикосновений…

Он представил, как входит в глубину ее рта быстрыми, грубыми толчками и проникает в самое горло. Представил, как она задыхается, по ее лицу текут слезы, но он не дает отклониться, крепко сжимая за волосы на затылке…

– Дар? – ворвался в его мысли хриплый шепот Эсмиль. – Тебе плохо?

– Нет! – процедил он с внезапной злостью.

– Просто ты так дышал… – она помолчала. – Я думала, тебе плохо.