Хотя с виду она была вполне здорова, Сара все еще не могла говорить и едва двигалась, только сидела, глядя прямо перед собой, а я тем временем исполнял полученные распоряжения. Обрезать волосы, не имея ножниц, непросто, и творение моих неумелых рук не сделало бы чести придворной даме. Однако, каковы бы ни были замыслы Лоуэра, веяниям моды в них не было места. Покончив с трудами, я попытался как мог скрыть следы беспорядка. Затем я сел рядом с ней и взял ее за руку. У меня не нашлось бы слов, чтобы выразить мою нужду, и потому я не стал говорить ничего. Я лишь слегка сжал ее пальцы и со временем почувствовал легчайшее пожатие в ответ. Этого достало: я разразился рыданиями, сотрясшими все мое тело, и склонил голову ей на грудь, в то время как она сидела совершенно безучастно.
– Ты действительно думал, я оставлю тебя? – спросила она так слабо и тихо, что я едва ее расслышал.
– Я не смел надеяться. Знаю, я не заслуживаю и этого.
– Знаешь ли ты меня?
Это было самое прекрасное мгновение моей жизни. Все вело к этому вопросу, и все, что случилось после него, годы жизни, какие я прожил с той минуты и еще уповаю прожить, были всего лишь к ней эпилогом. В первый и последний раз у меня не было сомнений и надобности в мыслях или рассуждениях. Мне не было нужды обдумывать, взвешивать доказательства, даже прибегать к умениям истолковывать, потребным в менее серьезных делах. Я должен был лишь без страха и с твердой уверенностью возвестить непреложную истину. Действительно, есть вещи столь очевидные, что исследование здесь излишне, а логика презренна. Истина была прямо предо мной, дар, тем более бесценный, что незаслуженный. Я знал. Вот и все.
– Ты мой Спаситель, Господь во плоти, рожденный от Духа, претерпевший гонения, поругание и брань, известный волхвам, умерший за наши грехи и восставший, как случалось прежде и будет случаться в каждом поколении.
Всякий, услышав мои слова, счел бы меня безумцем, и с одной этой фразой я навсегда вышел за пределы общества людей и шагнул во мной созданный мир.
– Никому не говори об этом, – тихо сказала она.
– Но мне страшно. Я не снесу потерять тебя, – добавил я, стыдясь собственного себялюбия.
Сара же будто и не заметила моих слов, но по прошествии времени наклонилась и поцеловала меня в лоб.
– Ты не должен страшиться сейчас и не должен страшиться впредь. Ты – моя любовь, мой голубь, мой возлюбленный, и я тебе друг. Я не оставлю тебя и никогда тебя не покину.
Таковы были последние слова, какие она сказала мне, последние, какие я слышал из ее уст. Я сидел подле нее, не отпуская ее руки и глядя на нее с благоговением, пока шум снизу не пробудил меня снова. Тогда я встал с кровати, где она сидела, глядя прямо перед собой, и вернулся к Лоуэру. Сара теперь словно позабыла о моем существовании.
Внизу передо мной открылась сцена поистине дьявольской бойни, и даже я, знавший всю правду, при виде нее ужаснулся. Сколь же велико, наверное, было потрясение Кола, когда он, силой ворвавшись в лабораторию, увидел останки, которые принял за тело Сары. Ведь Лоуэр, взяв купленный в Эйлсбери труп, небрежно порубил его на лишенные узнаваемости куски, с какими обошелся со столь зверской жестокостью, что в них с трудом можно было узнать члены человеческого тела. Сам он был забрызган кровью собаки, какую зарубил Локк для завершения иллюзии, и, невзирая на ветер, влетавший в широко распахнутое окно, вонь спирта в комнате казалась невыносимой.
– Что скажете, Вуд? – спросил он, повернувшись ко мне с суровым выражением. Локк, как я увидел, вновь принял позу скучающей рассеянности и праздно стоял возле двери. – Заметит кто-нибудь нашу подмену?
И, взмахнув ножом, он выковырял из отрубленной головы на столе глазное яблоко, так что оно на жиле свесилось из глазницы.
– Я обрезал ей волосы, но пережитое настолько потрясло ее, что она едва способна пошевелиться. Что вы предлагаете нам делать теперь?
– Слуга Бойля держит свою одежонку в чулане, – ответил Лоуэр. – Во всяком случае, обычно она там. Думаю, нам следует ее позаимствовать. Оденьте девушку так, чтобы никто ее не узнал, и мы тайком выведем ее из дома. А пока не позволяйте ей спускаться вниз или шуметь. Никто не должен ее видеть, не должен даже заподозрить, что наверху кто-то есть.
И опять я поднялся наверх и, разыскав одежду слуги, взялся за многотрудное одевание Сары. В течение всего этого предприятия она не произнесла ни слова, и, закончив, я оставил ее и вышел через черный ход дома мистера Кросса, а оттуда по узкому проулку на улицу Мертон и к моему жилищу.