Перст указующий (Перст указующий - 4)

- Думаю, данные мне слова - для всех, кто желает слушать. Это им судить, стоит ли оно таких трудов.

- Но ты хранишь все в тайне.

- Не из-за себя, я - только сосуд. Но те, кто слушает меня, также понесут наказание, а этого я просить не могу.

- Ты всегда это делала? И твоя мать тоже?

- Нет. Она - ворожея, но такого дара у нее нет, и у ее мужа не было. А со мной это началось вскоре после его смерти. Я была на собрании простых людей и, помнится, встала, чтобы что-то сказать. Остальное от меня скрыто, только вот очнулась я на полу и все столпились вокруг. Мне сказали, я произносила поразительные речи. Несколько месяцев спустя это случилось снова, и по прошествии некоторого времени люди стали приходить меня слушать. В Оксфорде такое слишком опасно, поэтому теперь я хожу в небольшие городки вроде Эбингдона. Часто я разочаровываю пришедших: просто стою, и ничто на меня не снисходит. Вы слышали меня сегодня вечером. Что я говорила?

Она слушала так, словно я пересказывал разговор, которого она не слышала, потом, когда я закончил, пожала плечами.

- Странно, - сказала она. - Что вы об этом думаете? Что я проклята или помешана? Верно, вы считаете, и то, и другое.

- В твоих речах нет ни суровости, ни жестокости, никаких угроз или предостережений. Только кротость, смирение и любовь. Думаю, ты не проклята, а благословенна. Но благословение может быть еще более тяжким бременем, как уже многие убедились в прошлом. - Я вдруг понял, что говорю так же тихо, как она, словно говорил сам с собой.

- Спасибо, - сказала она. - Мне бы не хотелось, чтобы именно вы меня презирали.

- Ты правда понятия не имеешь о том, что говоришь? Нет никаких предзнаменований?

- Никаких. Дух входит в меня, и я становлюсь его сосудом. А когда я прихожу в себя, то как будто просыпаюсь от самого мирного, чудесного сна.

- Твоя мать обо этом знает?

- Разумеется. Поначалу она считала это шалостью, потому что я всегда насмехалась над фанатиками и всеми теми, кто ходит по округе и под видом одержимости выманивает у простаков деньги. Я и теперь их презираю, и от того мне особенно горько, что я сама стала такой. Поэтому, когда я заговорила впервые и она об том услышала, то ужаснулась моей нечестивости. В молельне были тогда не наши люди, но это были порядочные и добрые христиане, и она очень расстроилась, что я над ними подшутила. Немало трудов понадобилось, чтобы убедить ее, что я никого не хотела оскорбить. Она была тому не рада тогда, не рада и сейчас. Она думает, рано или поздно это навлечет на меня беду и преследования.

- Она права.

- Знаю, несколько месяцев назад меня едва не схватила стража. Я говорила в доме Титмарша, а стража устроила облаву. Мне лишь чудом удалось ускользнуть. Но я ничего не могу с этим поделать. Я должна принять все, что будет мне ниспослано. Нет смысла пытаться этого избежать. Вы считаете меня помешанной?

- Пойди я к кому-нибудь вроде Лоуэра и расскажи ему, чему я только что был свидетелем, он предпринял бы все возможное, чтобы исцелить меня.

- Когда я сегодня выходила из молельной, ко мне подошла женщина, упала у моих ног на колени и поцеловала подол моего платья. Она сказала, в прошлый раз, когда я была в Эбингдоне, ее дитя умирало. Я прошла мимо их двери, и дитя тут же исцелилось.

- Ты ей веришь?

- Она в это верит. Ваша матушка в это верит. И еще многие в последние годы считали меня в ответе за такие деяния. Мистер Бойль тоже об этом слышал.

- А моя матушка?

- Ее терзала боль в распухшем колене; поэтому она стала сварливой, поэтому пыталась побить меня. Я задержала ее руку, чтобы заставить ее остановиться, и она клялась, что в это мгновение и боль, и вздутие спали.

- Мне она об этом ничего не сказала.

- Я умоляла ее не делать этого. Иметь подобную славу ужасно.

- А Бойль?

- Он что-то прослышал и решил, что у меня, наверное, есть познания в травах и отварах, и потому попросил у меня книгу рецептов. Отказать ему было непросто, но как я могла сказать ему правду?

Последовало долгое молчание, прерываемое лишь стуком копыт по дороге и шорохом дыхания лошади в морозном воздухе.

- Я не хочу этого, Антони, - тихонько произнесла она, и я услышал в ее голосе страх.

- Чего?

- Чем бы оно ни было. Я не хочу быть пророчицей, я не хочу исцелять людей, я не хочу, чтобы они приходили ко мне, и не хочу понести наказание за то, чего не желаю и чего не могу предотвратить. Я женщина, и я хочу выйти замуж и состариться, я хочу быть счастливой. Я не хочу унижения и заточения. Я не хочу того, что вот-вот случится.

- О чем ты говоришь?

- Ко мне приходил ирландец, он астролог. Он сказал, будто видел меня в звездных картах и пришел предостеречь. Он сказал, что я умру, и что все хотят моей смерти. Почему, Антони? Что я такого сделала?

- Уверен, он ошибался. Кто верит таким людям?

Она молчала.

- Уезжай, если тебя это тревожит. Уезжай из города.

- Не могу. Ничего не изменится.

- Тогда тебе остается надеяться, что этот ирландец ошибался и что ты безумна.

- Я очень на это надеюсь. Мне страшно.

- Ну, уверен, на деле тут волноваться не о чем.