Перстень Дарины

— Что же в том удивительного? Я плавал по морям, бывал в разных землях, вот и научился разным языкам. Здесь, в Суроже, много русских купцов, я часто слышу их речь.

— Да… верно… — Дарина сама чувствовала, что голос ее звучит невнятно, как во сне. — Ты не можешь быть Антоном. Всем известно, что Фьяманджело — бывший пират. Значит, тебе приходилось убивать людей, ведь так? А Антон никогда бы не смог убить человека…

По лицу Фьяманджело скользнула тень, и он ответил с недоброй усмешкой:

— Наверное, и ты многого не могла в те годы, когда была невинной девушкой.

В его глазах вдруг появилось отчуждение, а руки, державшие Дарину в объятиях, разжались. Почувствовав себя лозой, лишенной опоры, Дарина упала спиной на кровать. И тогда, посмотрев на себя словно со стороны, она увидела свое почти обнаженное тело, сиявшее пленительным теплым светом на фоне мягкого синего шелка, которым было застелено ложе. Фьяманджело медленно повернул к ней голову. Его загоревшийся взгляд скользнул по ее груди, животу и стройным ногам. Этот взгляд волновал Даринудаже сильнее страстных объятий. Никогда прежде она так не желала близости с мужчиной, как в эту минуту. Ей уже было все равно, кто перед ней — друг или враг. Она протянула руки навстречу Фьяманджело, и он тут же, почувствовав ее немой призыв, сжал Дарину в объятиях.

На мгновение все происходящее показалось ей чистейшим безумием — отдаваться незнакомому человеку здесь, в пиратском вертепе, где совсем рядом пировали его дружки. Но ее затуманенная голова уже не властвовала над телом, и у Дарины лишь хватило воли спросить между двумя поцелуями:

— Сюда никто не войдет?

— Нет, я запер дверь, — ответил он глуховатым голосом.

И больше в эту ночь между ними не было сказано сколько-нибудь связных слов; лишь вздохи, стоны и страстные восклицания звучали в тишине опочивальни.

Никогда прежде Дарина не испытывала ничего подобного и не думала, что такое может быть. Она, уже давно потерявшая надежду ощутить себя женщиной, уверенная в своей холодности, теперь с каждым мгновением убеждалась, что ее женская сущность не умерла, а просто спала глубоким сном. Пробужденная в руках умелого любовника, она возносилась к вершинам неведомых прежде восторгов.

Ее предыдущий любовный опыт был ничто по сравнению с близостью Фьяманджело. Дарина не знала женского счастья ни с робким, неопытным Антоном, ни с грубым насильником Карпом, ни с холодновато-степенным Лукьяном. И даже Назар, которого Дарина по-своему любила, не пробудил в ней женщину, потому что в своих порывистых и поспешных ласках стремился лишь к собственному удовольствию, не заботясь о том, чтобы и она познала вкус любви.

Фьяманджело был совсем другим: он, казалось, думал о любовнице больше, чем о себе, и угадывал каждое ее желание прежде, чем она сама его сознавала.

В какую-то минуту Дарине вдруг подумалось: «Если он так хорош со мной, первой встречной, которую считает невольницей, то каков же он со своей возлюбленной?» И она позавидовала той женщине, которая была главной в жизни Фьяманджело.

Когда закончился неистовый любовный поединок, Фьяманджело нежно обнял Дарину и стал гладить ее волосы, убаюкивая как ребенка. Этот его жест вызвал в ее памяти смутное воспоминание, и она сквозь наплывающий сон прошептала:

— Ты, наверное, добрый… как Антон.

Ответил он или промолчал, она не поняла, потому что стала стремительно погружаться в сладкий омут блаженного забытья…

Просыпалась Дарина долго и медленно, с трудом обретая память после ночного наваждения. Наконец ее мысли пришли в некоторый порядок, и она решилась открыть глаза, чтобы встретиться взглядом со своим загадочным любовником.