Перстень Люцифера

— Вы имеете в виду владельца Кагарлыкского сахарного завода? — переспросил Штуббер, постепенно приходя в себя.

— Разумеется, его, а не писателя графа Толстого, о котором, как мне кажется, вы абсолютно ничего не можете рассказать. Но меня интересует не граф Толстой — сахарозаводчик, а граф Толстой — бывший обер-церемониймейстер двора его величества и нынешний директор Императорского Эрмитажа, который с разрешения большевистского министра господина Луначарского прибыл на Украину в отпуск.

Ланге интересуется графом Толстым!

Обер-лейтенант был удивлен. Он ожидал любого вопроса, но только не этого. Странно, очень странно.

Какое дело этой ищейке до милейшего графа, который появился в Кагарлыке лишь в конце июля и совершенно не вмешивался в хозяйственные дела, оставляя их на полное усмотрение энергичной графини и своего управляющего, вороватого, но преданного?

Что Ланге до того, что граф был некогда обер-церемониймейстером двора этого несчастного русского царя Николая II — прости ему, господь, его тяжкую вину перед Германией! — которого большевики расстреляли в Екатеринбурге?

Кто, наконец, сошел с ума — он, обер-лейтенант Штуббер, или эта сующая кругом свой нос полицейская ищейка?

Однако обер-лейтенант удивился бы еще больше, если бы узнал, что в тот же день и приблизительно в то же время похожий разговор состоялся в далеком Петрограде. Графом Толстым здесь интересовался не кто иной, как комиссар секретно-оперативной части Петроградской ЧК Леонид Яровой, в недалеком прошлом студент историко-филологического факультета Петроградского университета.

Впрочем, эти сведения удивили бы не только Штуббера, но и его собеседника — Вольдемара Корзухина, он же Честимир Ковильян, он же Генрих Ланге...

Глава V

Надо сказать, что шведская почта, направляемая умелой рукой лейтенанта Тегнера, не ударила лицом в грязь. По той же причине, видимо, оказалась на высоте и почта Финляндии, что представлялось уже просто поразительным, учитывая свирепствующий в этой стране террор и отношение власть имущих к Российской Советской Республике. Но, видно, в почтовом ведомстве Финляндии влияние скромного шведского лейтенанта значительно превосходило авторитет непримиримого врага большевиков финского генерала Маннергейма и немецкого фон дер Гольца. Хотя, конечно, не исключено, что к доставке письма Водовозова в проклятую Манмергеймом большевистскую Россию почтовое ведомство вообще не имело никакого отношения и лейтенант Тегнер пользовался какими-то другими, только ему известными каналами.

Но как бы то ни было, а письмо из Стокгольма не только не затерялось в пути, что в то тревожное время нередко случалось с письмами, пересекающими границы государств, но домчалось в Петроград в рекордно короткие сроки.

В месте назначения с ним произошла некоторая заминка, так как Владимир Сергеевич Решетняк к тому времени уже месяц как находился на фронте. Но, вскрыв письмо, жена Решетняка быстро сообразила, кто должен стать подлинным адресатом этого сообщения из Стокгольма.

Письмо было передано в Петроградскую ЧК и в тот же день оказалось на столе ее председателя — Варвары Николаевны Яковлевой.[4]

Яковлева дважды прочла письмо, сделала у себя в блокноте пометку и закурила, Курила она редко, но истово, глубоко вдыхая едкий густой дым папиросы. Табак помогал сконцентрировать мысли, сосредоточиться.

На вчерашнем совещании член коллегии Петроградской ЧК Максимов, говоря об ошибках в работе с агентурой, назвал комиссара секретно-оперативной части Петроградской ЧК Леонида Ярового интеллигентом и фантазером. И то и другое, по мнению Максимова, являлось для чекиста крайне предосудительным. Яковлева тогда сказала, что была бы счастлива, если бы слово «интеллигент» и слово «чекист» стали синонимами. Да и воображение чекисту не помеха, разумное воображение, основанное на фактах. Что же касается фантазии... А ведь для того чтобы, исходя из стокгольмского письма, подготовить соответствующую операцию, может пригодиться и фантазия. Более того, фантазия здесь просто необходима. Может быть, действительно поручить это дело Яровому?

А почему бы и нет? Интеллигент, историк, человек острого ума и богатого воображения. Правда, ему не хватает опыта. Но, может быть, и это к лучшему, ведь опыт порой мешает свежести восприятия той или иной ситуации, приводит к шаблонности мышления, к трафарету. А здесь требуется оригинальность, что ли...

Яковлева докурила до мундштука папиросу и, когда в кабинет заглянул секретарь ЧК Бенин, попросила его пригласить Ярового.

Узкоплечий, нескладный, в пенсне и при галстуке, который в те времена презрительно именовался «гаврилкой», Яровой меньше всего походил на мужественного и мускулистого чекиста, облик которого уже формировался на страницах большевистских газет. И в рукопашной, и в перестрелках на такого надежд мало — хлюпик.

— Присаживайтесь, Леонид Николаевич,— пригласила Яковлева, которая помнила имя и отчество всех сотрудников Петроградской ЧК и никогда не называла их по фамилии. Она помолчала, а затем, улыбнувшись, спросила: — Что вы знаете о франкмасонах?