Перстень Люцифера

— И как же у вас обстоят дела с актерами?

— Думаю, что вам повезло.

— Приятно слышать.

— Вы о звезде петербургского театра Василии Каратыгине слышали?

— Еще бы, им восхищались и Пушкин, и...

— Так вот, мы вам дадим актера, которому Каратыгин и в подметки не годится.

— Ну уж и в подметки...— сказал Яровой и тут же осекся, увидев смеющееся лицо своего собеседника.

— Вы, товарищ Яровой, не знаете Киева,— сказал тот.— Если Одесса город талантов, то Киев — родина гениев.

А на следующий день, седьмой день недели, выделенной ему для подготовки операции, Яровой уже докладывал председателю Петроградской ЧК о проделанной им работе.

Яковлева была довольна.

— Выходит, я не зря понадеялась на вашу фантазию,— сказала она, когда Яровой закончил.

Яковлева взяла конверт, полученный Яровым в подарок от субинспектора Московского уголовного розыска, вытряхнула на стол его содержимое, брезгливо отодвинув в сторону фотографии, стала просматривать газетные вырезки.

ИЗ ГАЗЕТЫ «СОЛДАТСКАЯ ПРАВДА» от 1 /XI—1917 г.

Граждане Петрограда!

Убедительно просим всех граждан приложить все усилия к розыску повсюду, где только возможно, вещей, похищенных в Зимнем дворце в ночь с 25 на 26 октября. Скупщики, антиквары и все, кто окажется в числе укрывателей, будут привлечены к судебной ответственности и наказаны со всей строгостью.

Комиссары по защите музеев и художественных коллекций Г. Ятманов, Б. Мандельбаум.

ИЗ ГАЗЕТЫ «НОВОЕ ВРЕМЯ» от 7/VI —1917 г.

20 000 000 долларов ассигновано крупным американским обществом для покупки античных вещей в России.

Не продавайте ничего раньше, чем показать ваши драгоценные камни, золото, серебро, миниатюры, табакерки, гобелены, мебель, фарфор, бронзу, гравюры и проч. представителю фирмы П. Горвицу.

Преображенская, 21, кв, 2, тел. 215-33, Прием от 11 ч. утра до 2 ч. дня.

Глава VII

Тот треклятый день, о котором Родзаевский будет помнить до самой своей кончины, начался как обычно.

Николай Викентьевич, снимавший роскошную холостяцкую квартиру в доме мадам Борисоглебской (отправив за границу семью, он тотчас же продал свой особняк вместе с мебелью), проснулся около одиннадцати часов. Голова славного представителя рода Родзаевских раскалывалась от боли, а во рту было сухо и мерзко. Увы, вчера на банкете в ресторане «Черевички» он перепил. Основательно перепил. Виноват в этом был, конечно, Жорж Спириденко. Но от этого не легче. Жоржу едва за тридцать. Он еще, как говорят французы, мужчина омфе — в соку. Николаю Викентьевичу с ним не равняться. Когда тебе, не при дамах будь сказано, за пятьдесят, особо увлекаться не стоит. Как говорит Спириденко? Первая колом, вторая — соколом, третья — мелкой пташечкой? Нельзя столько пить, нельзя... Но, с другой стороны, ведь не знаешь, сколько тебе еще пить суждено. И недаром кто-то из мудрецов сказал, что лучше десять раз перепить, чем один раз остаться неудовлетворенным. Кто именно из мудрецов высказал эту блестящую мысль, Николай Викентьевич не помнил. Мудрецов было слишком много, и они успели высказать свое мнение буквально обо всем.

В голове Родзаевского вертелись обрывки каких-то мыслей и слова пошлейшей песенки, которую он слышал то ли в варьете на Полицейской улице, то ли в погребке на Прорезной: «Пусть ваша ножка толста немножко, я обожаю ее лобзать...»

«Нет, перепивать все-таки не стоит»,— подумал Родзаевский. И, решив для себя эту небольшую проблему, почувствовал некоторое облегчение.

Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимания своего камердинера, Родзаевский встал, достал из шкафчика графин водки, которую теперь в Киеве с легкой руки гетмана именовали только горилкой, налил стопку, выпил и понял, что жизнь прекрасна. Даже в пятьдесят два года. Николай Викентьевич пригладил встрепанные после сна волосы, задумался. И в тот момент, когда он уже почти принял решение налить вторую, в спальню вкатил столик с завтраком камердинер Савелий.

Родзаевский поспешно поставил графин на место: он не любил обнаруживать перед прислугой своих слабостей. 

— С добреньким утречком, Николай Викентьевич!—почти пропел Савелий, любовно оглядывая тощую фигуру хозяина, который в своих небесно-голубых кальсонах выглядел если не элегантно, то достаточно респектабельно.

— Савелий? — сделал удивленное лицо Родзаевский.

— Так точно, Николай Викентьевич. Самолично.

— Выходит, не сбежал?

— А куды мне, извольте вас спросить, бегать?

— Как куда? К Махно.

— Нужен я ему очень. Батьку помоложе да помоторней хлопцы требуются. Старый я.

— А так бы сбежал?

— А чего нет? Убег бы. Чем глядеть, как вы спросонью употребляете, так уж куда как лучше у батька службу служить.