Перстень старой колдуньи

Она молча кивнула и уткнулась носом в его рукав. Помолчала. Подняла голову и с надеждой взглянула на него.

— А как ты думаешь, я так смогу… нет, не как Врубель! Но просто… чтобы вещи живыми у меня получались, и людей радовали, и все тогда становилось бы на свои места — и жизнь, и… да? Я тебе сейчас открою свою самую заветную мечту. Только ты никому не расскажешь?

— Вот те крест! — он рассмеялся, но перекрестился без смеха — всерьез.

— Я хочу найти свою красоту. Слепить её своими руками и чтобы все люди её увидали и… им бы жить стало легче. Вот! Глупо, да?

Она сама вся светилась как чудесный луч золотой на майоликах Врубеля. Никогда он не видел её такой… озаренной, что ли. Вдохновенной — вот точное слово, — подумал Кит и вздохнул. Неужели все темное, жуткое было только тяжелым сном?.. Он крепко обнял её, привлек к себе и поцеловал. В губы.

— Значит, ты думаешь, у меня получится?

Они едва смогли прервать этот поцелуй — ведь каждый из них дарил им такие силы! Каждый словно приоткрывал новое окно в жизнь, которая, что ни день, становилась все милей, все желанней…

— Вот глупышка! Мало тебе, что сам Нил Левшин признал твой редкий дар! А ведь его по всей стране знают. Да и не только у нас — в Европе, а может и ещё где, — я просто не все про него знаю. Приезжают к нему опытом поделиться. Он ведь мастер мирового класса!

— Знаешь… а я подумала… вот Нил Алексеевич. Всю жизнь человек работал, к таким бесценным вещам прикасался…

— Ну?

— А у него самого есть хоть что-нибудь из этих вещей? Хоть одна вазочка Врубеля? Маленькая-премаленькая…

— Но зачем ему? Они же все — вот они! — рядом с ним. Всю жизнь… Женька, ты не понимаешь! — Кит горячился, вопрос этот беспокоил и его самого. — Можно вещью владеть — это значит распоряжаться. Ну, продать, там, или подарить кому-то. Но главное в этом — знать, что МОЕ! Мое и баста! И никто не моги! А он… ему совсем не это нужно. Он просто радуется им как любимым людям. Знает, что они есть. Лелеет их, холит… Он счастлив тем, что красота жива, что хоть капелька его стараний — да вложена в это. И потом, понимаешь, мне кажется, важно, чтобы человек дело своей жизни нашел. По душе. Тогда он радуется всему, что бы его ни окружало, потому что внутри огонек горит, греет, а остальное… не так уж и важно, наверное…

— Ты хочешь сказать, что не важно как человек живет, что у него дома… ну, ты понимаешь. Пусть дома хоть шаром покати — главное, чтобы дело душу грело! Так ведь получается? Но женщина так жить не может… чтоб топчанчик и плиточка.

— Ну, а что б ты хотела? Какой дом? — он внимательно взглянул на нее.

— Чтобы было уютно — раз! Чтобы была горячая вода и ванная! Нет, это наверное — раз, а уют — два!

Он про себя улыбнулся: бедняжечка ты моя, как же ты настрадалась в своей холупе!

— Чтобы обязательно часы были с боем как у Марьи Михайловны — три. Что еще? Сразу даже и не придумаешь…

— Я тебе обещаю, — он тихонечко коснулся пальцами её щеки, — что все это у тебя будет. Вернее, у нас!

— У нас? — зарделась Женя. — Как это? Ты, что, жениться на мне собрался?

Она фыркнула, а потом спрятала лицо в ладонях.

— Собрался, — очень спокойно сообщил ей Никита. — Если ты не против.

— Я? — она кинулась к нему на шею. — А ты, что, меня взаправду любишь?

— Глупенькая! Взаправду… Так только дети говорят, когда в игрушки играют. А у нас с тобой не игрушки.

Вагон качало, их кидало друг к другу… и оба они ещё не могли понять и поверить, что детство кончилось. И жизнь — великая, взрослая, — уже подступает к ним. Она уже на пороге…

— Никита… а как же это… так быстро? Разве так бывает?

— Да. Только давай мы об этом с тобой… не сегодня поговорим, хорошо?

— А когда? — широко раскрыв свои фиалковые глаза, спросила она.

— Завтра. Вот до дому доберемся…

— А твои родители? Они же меня на порог не пустят!

— Глупости — ты их не знаешь. И они тебя. А узнаете хоть немножко друг друга — совсем другую песню запоете.

— Слушай…

В глазах её зажглись лукавые искорки, а щечки округлились так трогательно, что он с трудом удержался, чтобы немедленно не схватить её в охапку и не зацеловать всю!

— Слушай, получается, мы с тобой совсем как Ромео и Джульетта, да? Даже хуже — ведь Джульетте было четырнадцать, а мне только через неделю будет тринадцать…

Она опять положила голову ему на плечо… и его повело. Спинка переднего сиденья тронулась и поплыла перед глазами, за нею другая, третья… когда он вспомнил, как впервые увидел её там, в проломе пола такую естественную в своей полудетской наготе в луче горячего света…

Как они переступят черту, которая делает мужчину мужчиной, а женщину женщиной? И когда… Как-нибудь, — подумал он, отбиваясь от этих беспокойных и безотвязных мыслей.

— Послушай, Джульетта, по-моему мы приехали… Все, Москва!

Ему сразу стало не по себе. И Жене тоже. Точно их разом — грубо и резко — выдернули из нежной текучей воды и бросили на раскаленный песок…