Перстень вьюги<br />(Приключенческая повесть)

Самое страшное заключалось в том, что к разглагольствованиям Дягилева прислушивалась даже Черемных. Спорила с ним, горячилась. А он все так же загадочно улыбался. Потом они спорили, уединившись. И матрос Бубякин с тоской думал: зачем людям знать, есть ли жизнь на других планетах и как устроено вещество? Так ли уж это важно сейчас, когда земля горит под ногами? Конечно, говорят, этот Дягилев из ученых, кандидат каких-то там наук. Имея за плечами шесть классов, с ним трудно тягаться. Убей Бубякин хоть сотню фашистских асов, Наташа все равно будет слушать Дягилева, а не его. Ежели бы Бубякину образование, тогда бы еще посмотрели, кто умеет лучше рассуждать про теорию…

Разве не он, Бубякин, подстрелил фашистского аса? Он смел, находчив, обладает смекалкой, физически вынослив…

Но матрос понимал, что всеми этими воинскими качествами можно порадовать начальника штаба Гуменника, а не девушку. Он страдал. И ему представлялось по-своему уютное котельное отделение эсминца, куда он часто забредал, гудящие форсунки и боцман Лопатин, любящий изрекать цитаты из «Памятки котельному машинисту»: «Внимательно следи за бездымным горением в топке котла. Помни о том, что бездымность — это экономия мазута и скрытность продвижения корабля». Вернись он на флот, не пришлось бы терзаться глупой любовью…

Бездымность — экономия мазута… Это тебе не теория вероятностей!

Ушла с Дягилевым. Испытать его на «живучесть»… Вот и ухлопают вас по той самой теории вероятностей!

Бубякин заскрипел зубами.

— А ты, Бубякин, не скрегочи, — отозвался сосед Охрименко. — Плевать она на тебя хотела… Образованием не вышел!

Они брели, окутанные снежной пеленой. Перед башней Наташа остановилась, дернула Дягилева за рукав:

— Зайдем!

Возможно, ей хотелось передохнуть, перевести дыхание от колючего ветра. До рассвета было далеко, и они могли не спешить.

На головы осыпалась бахрома инея. В башне было глухо, как в колодце. Только вверху гудело на низкой ноте, тягуче, противно. В середине стояла треснувшая во всю длину чугунная колонна рефрактора. На полу валялись исковерканные части монтировки, пробитая осколками снарядов труба. Над головой снова полыхнуло зеленым. А потом сделалось еще темнее и неуютнее. Но в неверном зеленом свете Наташа успела разглядеть лицо своего спутника. Строго угловатое, желто-зеленое. Блеснули глаза под резкими дугами бровей. Горькая усмешка, зажатая в углах губ.

Кого он напоминает? Кого он напоминает?.. Ей захотелось вспомнить, кого же он напоминает в конце концов! И взгляд этих спокойных внимательных глаз. И в то же время в них есть что-то тревожащее, отчуждающее. Словно перед тобой существо совсем незнакомого мира. Ей захотелось говорить, говорить без умолку. Но она молчала.

— О чем вы думаете?

Наташа вздрогнула.

— Жутко здесь. Сто лет простояла эта башня. А теперь все выжгли, будто упал большой метеорит. Знаете… Где-то тут зарыт камень. А под ним — платиновая медаль и золоченая дощечка с именами тех, кто создал обсерваторию. Все, что осталось…

— Вы бывали здесь раньше?

— Я же говорила… Впрочем, собиралась сказать… Много раз. И в этой башне. Смотрели на звезды и читали стихи. Вам приходилось видеть развалины в пустыне? Саксаул, как обглоданная кость, и желтые стены, заметенные песками. В прошлом году весь наш факультет проходил практику в Средней Азии. А до этого я ездила к себе на родину, в тайгу. Слышали когда-нибудь о комете Назарина?

Дягилев пожал плечами. Нет, о такой комете он не слыхал. Он никогда не интересовался астрономией.

— Эту комету открыл один молодой астроном, мой друг. Он руководил нашими практическими занятиями по астрономии и геодезии. А теперь его, возможно, уже нет в живых… А комета вечно будет бороздить мировое пространство… Мы тогда сидели на балконе и читали стихи. Блока.

Опять наверху зажглась ракета, и Дягилев увидел густые, скошенные к вискам ресницы Наташи. И он невольно подумал, что если бы был художником, то обязательно нарисовал бы вот эту пустую башню, нацеленную в небо, треснувшую черную колонну, девушку со снайперской винтовкой, тоненькую девушку с такими большими печальными глазами, устремленными вверх…

— Вы его очень сильно любили? — спросил Николай каким-то чужим голосом.

Она не ответила. Может быть, ей представилась та, другая ночь, мирная, звездная, с таинственными шорохами и душными запахами прелой земли и весенней листвы. Серебристые купола башен с широко раскрытыми люками. Красивый юноша на фоне темного силуэта телескопа. Он читает стихи. Далекие галактики и его мягкий ласковый голос… И любовь тогда измерялась световыми годами, и все было необычно в ту ночь…