Перстень вьюги<br />(Приключенческая повесть)

Он думал о том, что мучительно любит эту странную девушку. Конечно, она незаурядная. Такие становятся хозяевами жизни, героинями, крупными учеными. Она — человек большой цели, и потому все остальное подчиняется ей. Значит, того астронома зовут Геннадий! Геннадий Назарин… Астроном, обладатель личной кометы, которая вписана во все справочники. Должно быть, яркая личность, если Наташа вспоминает их встречи. Она полюбила его. Почему ты воображаешь, что именно ты — самый интересный, самый неотразимый? Почему думаешь, будто она ради тебя должна забыть того Назарина, как-то выделять тебя среди остальных?.. Ты пока не открыл свою комету, твои формулы никому не понятны, кроме профессора Суровцева и математика Лаара.

Если бы Суровцеву удалось выбраться из осажденного Ленинграда! Но старик упрям, никуда не поедет. Даже на письма не отвечает. В Ленинграде голод, стужа. Сможет ли старик выжить, продержаться до весны?..

Последняя сцена была особенно тяжелой.

Перед поездкой на фронт Николай зашел проститься. В лаборатории было пусто. Он уселся на табурет и стал ждать.

Когда показался Суровцев, у Николая заныло сердце, он поднялся, шагнул навстречу. За профессором, словно безмолвная тень, следовал лаборант Карл, высокий благообразный немец с торчащими в стороны седыми баками. На нем была неизменная фланелевая куртка с отложным воротником, байковые панталоны плотно охватывали массивные икры ног. С Карлом Суровцева связывала давняя дружба. Еще до революции Суровцев вывез Карла откуда-то из Германии или Швейцарии, и с тех пор они не разлучались. Карл был чем-то вроде няньки при старом профессоре и в то же время исполнял обязанности лаборанта в физическом кабинете.

Профессор внимательно оглядел Дягилева с ног до головы — фуражку полувоенного образца, тужурку, неуклюжие сапоги, поморщился, сказал резко:

— Был налет. Отсиживался в бомбоубежище. А теперь обсудим, как вести работы дальше. Придется все делать за семерых. Кстати, выхлопотал на вас бронь Академии наук— на фронт не пошлют.

Он нервно поглаживал черную подковообразную бородку, недобро узил холодноватые глаза с набрякшими веками: по-видимому, смутно улавливал что-то необычное в выражении лица Николая.

— Константин Федорович, я зашел проститься с вами, — произнес Николай глухо, но твердо. — Был на сборном пункте. Все документы на руках. Направляют в Пулково в дивизию народного ополчения.

Суровцев выслушал молча, сразу как-то обмяк, опустился на табурет, спросил растерянно:

— А как же бронь?

Дягилев не нашелся что ответить.

— Хорошо… Присаживайтесь, поговорим обстоятельно.

Николай уселся. Профессор вытер платком потный лоб, заговорил негромко:

— Ваше решение не явилось для меня неожиданностью. Этого следовало ждать. И все же вы поступили плохо, не посоветовавшись со мной. Мы ведем работы огромной важности. Может быть, от наших скромных успехов будет в какой-то мере зависеть последующее развитие всей физики. Мы, ученые, долгое время были чем-то вроде одиночек-алхимиков, добывающих для человечества всемогущий философский камень, лаборатории создавали собственными руками, собирали по винтику; стеклянные трубки, реостаты, трансформаторы — все делалось кустарным способом, чуть ли не на свои средства… Но сейчас положение резко изменилось. Век лабораторного крохоборства кончился. Начинается эра экспериментальной техники, построенной на базе тяжелой индустрии.

Он помолчал и сказал с какой-то затаенной грустью:

— У науки тоже есть свои мученики, свои герои. Мы подчас рискуем жизнью не меньше, чем солдат, сидящий в окопе. Мы ведь тоже по-своему находимся на переднем крае… Помню наши первые опыты в горах Кавказа. Мы протянули на высоте ста метров через ущелье металлическую сетку, подсоединили ее к вакуумной трубке для ускорения протонов. Мне думалось, что удастся приручить молнию и с ее помощью проникнуть в тайны вещества. Опыты кончились печально: два моих помощника погибли. Я остался жив благодаря случайности. Но до сих пор перед моими глазами стоят иззубренные скалы, за которые цепляются тучи, наш маленький домик, прижавшийся к утесу. Когда начиналась гроза, все ущелье полыхало, сетка-гамак горела синеватыми огнями…

Он снова умолк и уже совсем тихо добавил:

— Одним из погибших помощников был мой сын… Впрочем, все это было слишком давно. Да, опыты кончились неудачно. Всю жизнь я продолжал напряженно искать, строил импульсные генераторы, электростатические… Но для проверки моих уравнений требовались совершенно другие машины. Вот почему я так ухватился за вашу диссертацию.

Откровенная похвала крупного ученого смутила Дягилева. Он всегда был не особенно высокого мнения о своих способностях.

— Вы преувеличиваете, Константин Федорович, — пробормотал он. — Проще всего свести воедино материал, разбросанный в лабораторных отчетах, и сделать вывод. Конечно, если нам удастся создать прибор, мы решим целый ряд проблем. Но кому нужны они сейчас, проблемы? Ведь на строительство машины уйдут годы, годы кропотливого труда сотен специалистов. А нас всего двое… Смешно…

— Мы можем уехать в глубокий тыл, собрать людей.