Перстенёк с бирюзой (СИ)

– Ой... – тут Софья замерла. – Я не спросила, – сказала и жала теперь осуждения, но не дождалась.

Мать прыснула смешком, а потом и вовсе захохотала, да громко так, весело. Видно, тем и приманила отца: дверь в писареву клетуху распахнулась и на порог ступил боярин Вадим.

– Эва как... – стоял Норов и глядел то на дочь, то на мать. – Софья, что ты? – увидел, слезы, затревожился. – Обидел кто? Настёна, ты чего смеешься? Что тут творится?!

– Вадим, – боярыня встала, подалась к мужу и обняла его, – Сонюшка просит не отдавать за боярича Павла.

– С того и слезы? – Норов прищурился. – Сколь раз уж отлуп давали женихам, а так-то ты не убивалась, – протянул руку, поманил к себе дочь и обнял обеих: Настасью и Софью. – И чего всполошились? Уймитесь, вскоре гостей встречать. Митька с Мотей ушли за бояричем, утресь весть прислал, что явился. Ладья его еще вчера пришла, так он на торгу околачивался, не иначе приданое твое считал. Жаль Павлуху, промахнулся.

Боярышня унялась, прижалась к отцовской груди, зная, что он опора ее, да крепкая, неизменная. Улыбнулась и в окошко глянула: дед Никешка завсегда сидел возле него, любил смотреть на ворота подворья, гостей встречать первым. В окно-то глянула и ахнула!

– Мама! – взвизгнула. – Идет!

– Кто? – отец повернулся. – Боярич?

А Софья глядела на чернявого, да не узнавала! Кафтан дорогой, золотом шитый, опояска богатая, сапоги редкой выделки. Позади него пяток ратных, дюжих, в крепких доспехах, а по бокам – Митька с Мотькой.

– Мама...он идет. Он, – указывала. – Не пойму...Как так?

Настасья вздохнула и перекрестилась:

– Вадимушка, я так мыслю, что отлупа давать не придётся.

– Настёна, чую, сотворилось что-то, а я как теля, стою и глазами хлопаю, – боярин поцеловал жену. – Рассказывать не станешь, верно?

– Не стану, любый, – покачала головой. – Скажу лишь, что бывает....враз.

Норов помолчал немного:

– Эва как... Ну раз такой случай, пойдем, поглядим на гостя. Софья, тебя нынче ему отдавать? Иль поторговаться?

А боярышня и не слыхала, смотрела на боярича и думала об одном – что, если б не дождалась его и сбежала на Мотьикной ладье? С того вздрогнула и перекрестилась на малую иконку в углу.

– Батюшка, сразу отдай, не торгуйся. Такого не сторгуешь ни за злато, ни за каменья.

– Спорить не стану, – отец улыбнулся. – Любви не сторгуешь, за нее иным платить надо.

– Чем же, батюшка? – Софья и сама отцу улыбалась.

– Любовью, – за боярина ответила Настасья. – Иначе никак.